Критерий счастья

А ухажер у Нельки появился почти такой же роскошный, как в том заграничном фильме. Игорь был студентом четвертого курса какого-то необыкновенного творческого института и казался Нельке одновременно и Кузькой-плутом, и Наумом-разумником из бабкиных припевок. Он завораживал Нельку своей элегантностью и ученостью, умел приправить каким-нибудь умным сообщением самые обычные поцелуи, отчего они становились удивительными и изысканными.

– Старик Эпикур говорил, – фамильярно излагал Игорь, обнимая Нельку за плечи, – критерий счастья в чувстве удовольствия, и благо все то, что его порождает...

Легко и со знанием дела рассуждал он обо всем на свете во время их долгих прогулок по тихой летней Москве, которая их и познакомила: Игорь тоже любил гулять по московским улицам, творчески размышляя о судьбах мира и других, еще более важных, вполне конкретных вещах.

Теперь Нелька не ходила – выступала. Все на свете стерлось, кроме большого доброго города, который принимал их, как радушный хозяин.

– Хочу еще Ленинград посмотреть, – делилась Нелька своей мечтой, на исполнение которой давно копила деньги.

– Посмотреть стоит, но не более, – авторитетно заявлял Игорь. – Жить в Ленинграде – все равно что вечно стоять на официальном а-ля фуршете. А Москва – своя, здесь можно и разгуляться, и размякнуть.

Нелька не слыхала про а-ля фуршет, но была с Игорем согласна.

Он Москву хорошо знал, Нелька ее чувствовала. Игорь больше любил московскую пеструю суету, шум больших улиц и особенно улицу Горького, которая, вбирая притоки, мощно устремлялась вперед, нанизывала на себя площади и наконец впадала в вечно людную, неизменно праздничную Красную площадь.

– Горького – это квинтэссенция московской жизни, – говорил Игорь. – Знаешь, например, что филологи разделили ее на разные пласты использования языка: у театра Ермоловой – один язык, у «Арагви», естественно, другой, у Моссовета – третий, у Интуриста – и вовсе иностранный...

Нелька предпочитала московскую тишину, мудрую значительность старых, все повидавших домов. Неизменные, сочные названия улиц рыхлили время, перетасовывали годы.

– Вот твоя улица Воровского, – Игорь взмахом руки распахивал перед Нелькой дверь в прошлое, – бывшая Поварская. Вкусное было место! Селились тут царевы стольники, повара, пекари, а рядом, на месте Калининского, стоял знаменитый кречетный двор, отсюда и Кречетный переулок. Что такое «кречет», знаешь?

Нелька весело мотала головой.

– Кречет – это белый сокол, для царской соколиной охоты! Вообще, у царей было так поставлено: Трубниковский переулок – там жили...

– Трубачи? – смеялась Нелька.

– Трубочисты, знаток! Или Собачья площадка...

– Там жили кошки! – догадывалась Нелька.

– Царевы псарни. Ну, раз ты такая умная, расскажи, на месте Ваганьковского кладбища что было?

– Так и было кладбище, наверное.

– Вот и не угадала. На месте нынешнего кладбища жили великокняжеские потешные. «Ваганить» – значит «потешать».

– Вон как время все переворачивает... – удивлялась Нелька, счастливо закидывая голову к знакомому московскому небу, заставленному широкоплечими силуэтами домов.