Королевский сын

- Николай.

- И что Николай?

- Ничего. Проводил и дальше пошел.

- Одобряю. Не желаю, чтоб кто-то между нами стоял. Растопчу мерзавца. Кстати, что там этот твой молодой человек?

- Ничего. Все нормально.

- Лучше для него, хуже для меня. Поняла?

- Нет.

- Я ревную.

- О господи! С похмелья?

- Таня, я серьезно.

Сказав эту загадочную фразу, произвольно взятую им из обширного короба многозначений, похмельный художник непоследовательно взглянул на часы. Таня улыбнулась.

- Ты кого-нибудь ждешь?

- Специально - нет, никого. А вообще должна зайти Ленка.

Ленка была потрясающей блондинкой двадцати лет от роду. Каким-то ветром ее занесло в их компанию. За полчаса выяснилось, что у нее первый разряд по теннису, Камю известен ей в виде коньяка, а Петров-Водкин - это псевдоним какого-то великого художника. Какого - она не помнит. Зато она великолепно помнила названия всех эстрадных ансамблей и по наивности пыталась втянуть компанию в детальное сравнение Кристалинской с Миансаровой. Ее мягко перебили и продолжали ругать театр абсурда. Ленка внимательно слушала и заключила разговор скромным замечанием, что внешность для певца не главное. Тут Бусыгин в нее и влюбился. Сначала он сам не знал, за что, а потом понял - за наивность. «Отдыхаю я с ней, - честно говорил он Тане и прочим знакомым. - Отдыхаю от вас, чертей заумных, а главное, от самого себя. Иной раз такие идеи в голове крутятся - нету спасу. А посмотрю на Леночку, и все как рукой».

Таня встала, стряхнула пепел в корзинку.

- Пойду, пожалуй?

- Да ты что - с ума? Никуда не пущу, оставайся. Уйдешь - испортишь нам вечер. Если не Ленке, то мне во всяком случае. И потом, что это за мода новая: лучшим друзьям перечить? Оставайся без никаких. А не то - разрыв, обида, горький осадок в глубине души. Понятно?

Шестое чувство - дружеское. Петр почуял, что ей худо, и теперь всячески пытался помочь. Для этого он ломал свое праздничное настроение, отпускал шутки насчет своей персоны, что бывало не так уж часто. Словом, старался, как умел. Нет, нужно уходить.

Бусыгин попрощался с ней недовольным голосом, но легко и без горечи. Застучал под ногами булыжник, она вышла в полосу фонарей и увидела на той стороне Ленку, легким, упругим шагом скользящую по переулку. Она была похожа на бригантину, которая снится хорошим людям раз в год: стройные ботфорты выше колен, сумочка из медных пряжек, японский зонт, гордо несущийся над седым париком. Таня не стала вглядываться в лицо, потому что знала и так: красивое. Быть может, Бусыгин полюбил ее за эту бьющую в глаза образность, за то, что сущность ее может быть выражена сугубо живописно, а разговор и описание остаются за бортом, как искусства нехудожественные, да к тому же мешающие Ленке скользить. За спиной дымились развалины их старой компании.

А Васьки дома не было. Одиннадцатый час, мама ушла на дежурство, а этот разбойник бегает неизвестно где. Сначала Таня успокоила себя тем, что, когда он все-таки вернется, она его отменно накажет, может быть, даже отшлепает. Отвлекая себя этими мыслями, она села ужинать. Налила в стакан кефир, сделала бутерброд. Потом неожиданно для себя выскочила в переднюю, схватила с зеркала ключи и бросилась вниз к лифтерше.