Незабываемым праздником единения всех комсомольских поколений стал последний день работы XVII съезда ВЛКСМ, когда состоялось торжественное заседание, посвященное 50-летию присвоения комсомолу имени В. И. Ленина.

Перед взорами делегатов в этот знаменательный день по авансцене Кремлевского Дворца съездов прошла как бы вся история нашего комсомола.

В присутствии руководителей Коммунистической партии и Советского правительства съезд горячо приветствовали прославленные представители всех поколений советского народа.

- Вот так, Васильич. При очередном наращивании инструмент не пошел... Метрусенко остановился в дверях, хмыкнул: «Ну, дела...» Макарцев кивнул ему и продолжал говорить по рации. «Тесла» висела высоко, и, чтобы дотянуться до трубки, он встал коленями на стул, придерживая подбородком сползающий с плеч ватник. Ночью была метель - запоздалая, апрельская, бестолковая до ярости; перемешала снег с грязью, прогромыхала щитами укрытия и умчалась, добавив к привычному неуюту временного жилья разорение поспешного бегства; было холодно, как бывает холодно встревоженным утром, в сумрачном ознобе недосмотренных снов, когда все решительно зря, когда суть работы ускользает и не знаешь, с чего начать и за что браться, а время уходит.

- Приподнялись над забоем на три свечи, восстановили циркуляцию. Вроде пошли. Начали снова наращиваться - не тут-то было.

«Вляпались капитально, - подумал Метрусенко. - Макарцев, видать, и не ложился. Ну, дела».

- Какая-то чертовщина, - сказал Макарцев, воткнув трубку в гнездо, и опустился на стул, кутаясь в ватник. - До забоя дойти не можем. Стенки валит.

- Забой 505 метров, - прочитал Метрусенко, раскрыв вахтовый журнал. - Да-а... Я-то думал, уже за восемьсот рванули.

- Вторую вахту упираемся.

- Слушай, а может, шарошки потеряли? Макарцев взглянул на него мельком, но остро, пронзительно, ища на лице Метрусенко отблеск погашенной или затаенной улыбки. Не нашел. И заговорил медленно, нехотя, словно сам себя убеждал или с собою же продолжал спорить:

- Да нет, откуда... Новое долото, ста метров не прошли... И опять же - шлам... Нет, быть этого не может. Тебе, Федя, с той поры всюду шарошки мерещатся...

- Еще бы, - вздохнул Метрусенко.

Только месяц с той поры и прошел. Ничто не забылось: и как заступил на вахту, и какое настроение тогда было. Скучное, надо сказать, было настроение. Но иным и быть не могло: забой около двух тысяч, скважине скоро конец, а тут и последних-то метров не возьмешь - долото менять надо. Начали подъем, почти сотня свечей. А время уходит. Как бы вдохновенно ни рассуждали о достоинствах любого труда, для Метрусенко все умирало, если не было азарта скорости, азарта бурения, азарта работы, которую можно измерить, сравнить, сопоставить, о которой не скажешь лишь расплывчатыми словами «хорошо» или «плохо» - она просто есть, ее видно, вот она... Подняли инструмент. Давно это следовало сделать, еще в ту вахту: шарошки-то на забое остались. Теперь надо размышлять, прикидывать, искать выход. А время уходит. Психанул Метрусенко, спустил новое долото - разбурить шарошки пытался. Оставил на забое еще две. Потом их три дня расталкивали.

- Ну, тогда Китаев рассвирепел, - вспомнил Метрусенко.

- Еще бы.

- А Усольцев сказал: «Ты, Метрусенко, рвач. Тебе только метры нужны. У тебя даже фамилия такая - Метрусенко!»

- Вот что, Федя, - оказал Макарцев. - Будем нарабатывать раствор.

- Ладно.

Нахлобучил каску, толкнул дверь, вышел. Снег сменился дождем, лишь ветер не менялся. Катили одна за другой по песчаной насыпи через озеро «татры», оранжево мерцая боками, - строили новую дорогу. Нахально и деловито полз прямо по льду маленький трубоукладчик. Толпились тракторы вокруг буровой на дальнем берегу - готовилась передвижка. Прострекотал над головой вертолет, пошел с подвеской, - наверное, на Варь-Еган. Везде кипела, везде продолжалась работа, и, кажется, во всем мире только они одни стояли.

- Дожили, - сказал Метрусенко. - Ну, дела. Он приехал на Самотлор пять лет назад, успел хлебнуть и того и этого. Был он самолюбив, упрям, горяч до безрассудства, в привязанностях и неприязни обескураживающее открыт, любому мог оказать всякое, но не удивлялся, когда на него начинали коситься. Но больше к нему тянулись, и сейчас в его доме всегда толпятся люди - вахта и бригада, охотники и рыбаки, друзья и просто знакомые, - «мама Шура», его жена, уже привыкла к этой вечной толчее, или очень постаралась привыкнуть, но не подает виду, что постаралась, и в этом ли дело, если вы приходите в дом, чтобы вас выслушали, или помолчать, слушая других. Даже если вам расскажут, что пятилетний Колька, не желая идти в детский сад, заперся в уборной и второй час поет: «Боль моя, ты покинь меня»; или о том, где надо собирать бруснику и почему «Москвич» лучше «Жигулей»; или о том, как снимался захватывающий, полный невыясненных достоинств фильм про охоту, режиссером, оператором и продюсером которого был Толя Мовтяненко, а сценаристом и актером хозяин дома; а еще - о работе, о метрах и о том, как достаются эти проклятые метры.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.