Геринг долго не мог прийти в себя, когда понял, что его обвели вокруг пальца. Свое задетое самолюбие он и на этот раз попытался скрыть за нарочитой игривостью.

Конечно, Геринг не упускал ни малейшей возможности дать понять: во многом из того, что творилось в национал-социалистической Германии, он не виноват.

Например, он заявил, что был решительным противником операции «хрустальная ночь» – имеются в виду события 10 ноября 1938 года, когда в еврейских фирмах и магазинах Германии был учинен погром. Геринг заметил, что он не был таким ярым антисемитом, как Гитлер, и потом – как ответственный за выполнение четырехлетнего плана – понимал, что такая операция чревата большим ущербом для экономики Германии: в то время, мол, страна не могла себе позволить такой «роскоши», как еврейские погромы.

Геринг не сваливал всю вину исключительно на Гитлера. Он также не заявлял, что считает себя жертвой национал-социализма. Оправдываться таким способом означало бы сводить на нет собственное величие. К этому времени он понял, что судебный процесс над ним неизбежен, и поэтому начал к нему готовиться.

Но однажды, когда он – уже в который раз! – упомянул о каком-то своем предложении, которое Гитлер отверг, потерпев по этой причине фиаско, я заметил:

«По тому, как вы описываете мне свои разногласия с Гитлером, могло показаться, что вы считали вашего фюрера идиотом, но признать это открыто вам мешала либо ваша вежливость, либо лояльность, либо осторожность».

Геринг усмехнулся и сказал:

«Нет, это было не совсем так... (Вероятно, он хотел дать понять, что доля правды в моей догадке есть.) Из всех советников' Гитлера, – продолжал он, – я был единственным, кто решался хоть в чем-нибудь возражать ему. Все остальные только получали от него приказы и должны были неукоснительно выполнять их. Я же, напротив, мог противопоставить ему свое мнение, и это, естественно, приводило к тому, что мы частенько спорили, а иногда дело доходило и до крутых разговоров».

Позднее, на Нюрнбергском процессе, он говорил то же самое. Вероятно, в беседе со мной он лишь «брал на пробу» свою тактику. На Нюрнбергском процессе он, встав со скамьи, сказал примерно следующее:

«Так как я был единственным, кто мог возразить Гитлеру и поэтому в полной мере ответствен за свои действия, я бы хотел сделать следующее предложение: вы ведете судебный процесс над Герингом, а те, прочие, кто лишь получал и слепо выполнял приказы Гитлера, к этому процессу не должны иметь никакого касательства».

Эта его речь произвела тогда свое впечатление. Безусловно, вызывало сомнение, чтобы «те, прочие» были в восторге от предписанной им таким образом роли простых пешек, бездумных приспешников и безвольных марионеток. Но тем не менее Геринг и здесь сумел себя выпятить на первый план.

Его отношение к Гитлеру было, конечно, не таким упрощенным, каким он его обрисовывал: большую роль играло для него то, что он официально был объявлен преемником Гитлера, а после «воздушно-десантного» вояжа Гесса в Англию – и его заместителем. На этом он со временем начал откровенно спекулировать.

Одним из мотивов, определявших отношение Геринга к Гитлеру, было, несомненно, чувство соперничества. Он во всем стремился перещеголять фюрера. Это носило часто характер гротеска. Так, если у Гитлера на его вилле в Оберзальцберге выходная панорама оконного стекла имела ширину в четыре метра, то Геринг проследил за тем, чтобы «его» панорама в Каринхалле была по ширине на полметра больше.

Геринг был плохим актером. Отсюда его ущемленное самолюбие, его пристрастие к немыслимым костюмам – кое от кого из допрашиваемых я слышал, что Геринг, принимая их в своем доме, восседал на диване, облачившись в римскую тогу, шнурованные сандалии из желтого сафьяна и поигрывая бриллиантами на толстых пальцах; в эти минуты он, вероятно, мнил себя Нероном или еще каким-нибудь римским кесарем.

За его действиями не чувствовалось состоятельности характера. На исполняемые им функции он смотрел как на средство артистической «самоподачи», как на сцену, где он мог бы себя показать.

По этой же причине он вел себя как образцовый пленный, которому публика – а публикой были мы – не отказывала в «аплодисментах», ибо из его сподвижников ему никто аплодировать не хотел. Находясь в безвыходном положении, он полагал, что и здесь его игра в величие продемонстрирует всем «величие» его характера.

Геринг отлично понимал, что без Гитлера с его национал-социализмом он бы не занимал ни одной из перечисленных должностей. Но как бы ловко он ни исполнял своих ролей, как бы ни пытался оттенить многогранность своего «я», какую бы популярность ни приобрел у толпы, он был обречен играть в рейхе вторые роли. И здесь ему не помогало ничто – и он знал об этом, – ни большая, чем у фюрера, ширина видовой панорамы, ни больший, в сравнении с имперской канцелярией фюрера, кубический объем рейхсмаршальского ведомства. Ибо для толпы, для рейха и для всего мира Гитлер был игрок номер один. И пока Гитлер был жив, здесь ничего нельзя было изменить.

Разница между ними была разительной. Если Гитлер был в известной степени сухопар, то Геринг был толст; если Гитлер был вегетарианцем, питающимся по строгой диете, то Геринг потреблял все без разбора; если Гитлер носил строгий, всегда один и тот же коричневого тона мундир с Железным крестом первой степени, то у Геринга была чуть ли не целая сотня мундиров и целая коллекция орденов, которые изготовлялись как внутри Германии, так и за ее пределами.

Последнее утверждение, правда, не абсолютно. Однажды Геринг сказал мне:

«А знаете, в Германии есть один орден, которого в моей коллекции нет...»

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.