Коричневый паноптикум

Можно сказать, с Гитлера все разговоры начинались и Гитлером же кончались. Гитлер был мертв. Теперь о его труп можно было вытереть ноги, как о подстилку. Создавалось впечатление, что все они вообще-то всегда были против Гитлера. У всех, оказывается, были с ним серьезные трения. И все они, конечно же, стали жертвой национал-социализма...

Всеобщей была ненависть к Мартину Борману. С Гитлером не было решительно никакой возможности поговорить с глазу на глаз по той причине, что Борман всегда был при фюрере. О карьере Бормана мне рассказывали так...

Собственно секретарем и заместителем Гитлера был Рудольф Гесс. Гесс был странным типом. Гитлер, например, был вегетарианцем, а Гесс был пуристом даже среди вегетарианцев. В вегетарианской диете, пользуемой фюрером, он усматривал нарушение «чистого» учения, и однажды, когда Гитлер пригласил его отобедать, Гесс явился к фюреру с собственным судком. Гитлеру это, естественно, пришлось не по нутру, и он потребовал от Гесса, чтобы он ел то, что ему подали, или отправлялся домой.

Борман как секретарь Гесса был на втором плане, так что о месте Гесса при Гитлере ему нечего было и думать. По отзывам всех, кого мне пришлось допрашивать, Борман был человеком примитивным, сложные мыслительные операции ему были чужды, интеллигентов он ненавидел. Но у него была редкая способность координировать свои действия в соответствии с распорядком дня Гитлера. А это было не простым делом.

Гитлер обычно вставал поздно, специально отведенного времени для работы у него не было. Однако когда Гитлер изъявлял желание работать, Борман оказывался на месте. У него под рукой всегда была вся необходимая документация, информация, он мог тут же вызвать нужных экспертов, мог помочь словом и делом, и еще у него был неистощимый запас вариантов по части интриг. Если кому-либо удавалось залучить Бормана в каком-то вопросе на свою сторону, он мог считать, что его дело выиграно; если же Борман был против, то идти на прием к Гитлеру было бессмысленно.

Таким образом, Борман неусыпно следил за спорадическим развитием распорядка дня Гитлера и бодрствовал до тех пор, пока фюрер не отправлялся в постель, что редко случалось раньше двух или трех часов ночи. Но даже если на следующее утро Гитлеру приходилось вставать в шесть утра, Борман был уже на месте: как всегда, свежий, отдохнувший, усердный в работе, энергичный, безукоризненный в выполнении возложенного на него дела. И еще – дотошно-напористый, и тщеславный, и коварный, и хитрый.

Первым, кого мне пришлось допрашивать, был генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, верховный главнокомандующий вермахта.

Гитлер, безусловно, сделал верный выбор. Вильгельм Кейтель был угодливый, в высшей степени услужливый, вечно поддакивающий, согласный с фюрером всегда и во всем лакей, поэтому к нему очень скоро прилипла кличка «Лакейтель». Нередко, в крайних ситуациях, к нему обращались с просьбами обрисовать положение дел по тому или иному вопросу, объяснить фюреру невозможность выполнения отданного им приказа, выступить за проведение в жизнь предприятия, против которого Гитлер возражал. Кейтель откликался на эти просьбы с такой же поспешной готовностью, какую обнаруживал перед Гитлером и перед нами, следователями, но обещания передать эти просьбы фюреру оставались втуне.

В беседе с нами он заявил о готовности отвечать на наши вопросы, так сказать, с полной сердечностью. Он безоговорочно соглашался с любым из наших предложений и, конечно, уже не придерживался того мнения, что стратегия Гитлера – «самая что ни на есть правильная». Да, безусловно, фюрер сделал много непростительных ошибок, соглашался Кейтель, а то, о чем узнал потом, прошу мне верить, в самом деле потом! – потому что во время войны он ни о чем таком не слышал! – обо всех этих ужасах в концентрационных лагерях и в лагерях смерти, о! – это его в самом деле глубоко потрясло, в это он должен сознаться...

Как у всех людей с трусливой моралью, у Кейтеля были свои мерзопакостные планы. Для претворения их в жизнь он пользовался аппаратом верховного военного суда.

В состав верховного военного суда входило три сената, один из которых выносил более менее «терпимые» приговоры, второй специализировался почти исключительно на смертных приговорах (поэтому и получил название «Кровавый сенат»). Третий сенат был призван лавировать между первыми двумя. Выносимые приговоры ложились на стол шефа верховного командования вермахта, который их утверждал. Было известно, что очень многие из мягких приговоров первого сената были отправлены Кейтелем на пересмотр в «Кровавый сенат», что, естественно, следовало понимать как требование о вынесении смертного приговора. Сами по себе причины, по которым выносились смертные приговоры, зачастую были в сути своей тривиальны. Уже за одно сомнение в безусловной победе немецкого оружия человека можно было отправить на смерть, та же драконовская мера ожидала всякого, кто имел неосторожность высказать нелицеприятное суждение о ком-нибудь из высокопоставленных деятелей партии или государства. С помощью своей судебной ловушки Кейтель лишил жизни многих людей, которые были повинны всего лишь в том, что в угнетенном душевном состоянии позволили себе какое-то неосторожное высказывание.

Генерал-полковник Альфред Йодль, начальник генерального штаба вермахта, был полной противоположностью Кейтелю. Там, где на ответ, требующий двадцати слов, Кейтель тратил сто, Йодль обходился пятью. Он был сух, холоден, деловит, точен и отвечал лишь на вопросы, касающиеся вермахта. Обо всем остальном у него, казалось, либо не было своего мнения, либо он не проявлял к прочему никакого интереса.

Йодль бравировал своей заносчивостью. Возможно, этой грубой бравадой он пытался преодолеть нелегкость своего положения, когда не мог найти в себе мужества сообщить своим противникам все, что он думает о Гитлере и его методах ведения войны. За счет своей подчеркнуто солдафонской манеры держаться он надеялся избежать разговоров на темы, которые все его солдафонство превращало в фарс. Ни у Кейтеля, ни у Йодля, ни у многих других представителей гитлеровского генерального штаба давно уже не осталось даже права называться «солдатами», потому что они опозорили и предали своих солдат.

Гнетущее впечатление оставлял Карл Дениц.

Природа, породившая его на свет божий, сыграла с ним лукавую шутку. Она одарила его высоким, открытым лбом и тут же, снизу, прилепила плоское личико, на котором взгляду было не за что зацепиться – так все там было мелко. В чертах лица была какая-то сдвинутость, перекошенность, какая-то порча и несообразность. Его, Деница, можно было сравнить с каким-нибудь высокопоставленным лобастым бонзой из Пекина.

Так же, как у Кейтеля, у него было в обыкновении доводить мягкие формулировки военного суда до той стадии, когда из них вытекала необходимость выносить смертный приговор. В этом смысле за ним в ВМС рейха ходила дурная слава. Какой-то мальчик, семнадцати лет от роду, сделал недозволенное замечание о том, что в случае поражения руководители рейха и высокопоставленные вояки сядут в самолет и смоются, оставив весь народ на произвол судьбы. За это он был приговорен к десяти годам тюремного заключения. Дениц отправил приговор на пересмотр соответствующего сената, но и после того, как виновный – семнадцатилетний мальчишка! – был приговорен к пожизненному заключению, Дениц отправил приговор на пересмотр еще раз, после чего обвиняемому был вынесен смертный приговор. Мальчика казнили.

Приговоренный Нюрнбергским судом к десяти годам тюремного заключения – срок этот, скажем прямо, слишком мал по всем общепринятым правовым нормам, – Дениц вышел из заключения и написал книгу. Я бы назвал ее типичной «генеральской» книгой.

«Генеральской» книгу, посвященную временам Третьего рейха, можно определить хотя бы по тому, что личное местоимение «я» в ней по возможности не употребляется. Местоимение «я» означало бы: здесь ответственность целиком и полностью лежит на мне лично, за этими событиями стоял я, и – как лицо военное – я санкционировал это злодеяние. Чтобы сделать такое признание, генералу не хватает пороху. По этой причине книги подобного рода пишутся с употреблением пассивных и неопределенных глагольных форм, как-то: «Был получен приказ» или: «Была разработана операция». О какой-то сугубо личной ответственности в этих книгах ничего, не говорится. О самом начале второй мировой войны упоминается вскользь, и на ощущение вины за содеянное в этой войне нет даже намека.

Рейхсминистры всегда были озабочены тем, чтобы их не путали с деятелями партийной политики. Они считали себя людьми, более достойными управлять рейхом и, в сравнении с партийными дилетантами, знавшими толк в своем деле. Гитлер требовал от министров полного подчинения своим прихотям, и если желал невозможного, то требовал, чтобы это невозможное было выполнено. Если кто-то чего-то не выполнял, Гитлер не убирал его с поста, а просто назначал еще одного министра по тому же самому ведомству.

Следующей фигурой, представшей перед нами, был Вальтер Дарре. Он был единственным из партийных деятелей, кто стал министром, потому что в нем видели представителя сельского населения, и этим он был очень горд. Он считался идеальным типом арийской нации: стройный, высокий, с удлиненным черепом, он, хотя и был черноглазым брюнетом, в темном мундире СС смотрелся «очаровательно». К тому же он писал книги. Одна из них называлась «Кровь и земля» и была принята на вооружение идеологов национал-социализма.