Свое видение мира, свою наполненность нужно передать окружающим, но только в том случае, когда есть глубочайшее убеждение, что этим я говорю что-то новое, а не повторяю затрепанные истины и азы. Эта «передача» своего мира другим мучительная, но прекрасная работа. Нужна щедрость. Человек по натуре скупой (может быть, это выглядит парадоксально) не может быть писателем. Писатель отдает другим все, чем он владеет, и отдает до самого дна.

Я думаю, что надо работать, даже над рассказом в две страницы, во всю силу, «до потолка» и вложить в этот рассказ все самое лучшее, что в вас заключено. И никогда себя не беречь, никогда не припрятывать что-то на будущее. Да, вам покажется, что вы всего себя истратили на одну вещь, но это не так. Через неделю вам опять захочется писать. Появится новая мысль, новый замысел.

В каждую новую книгу писатель должен входить, как в неведомую страну. Его ждут радости, печали и неожиданности. Савва Кожевников подарил мне свою книгу. В ней есть рассказ «Белая тайга». Существует мнение, что до Ермака в Сибири не было березы. Но недавно за Нарымом открыли «белую тайгу», тянущуюся на несколько сот километров, тайгу из берез огромной высоты, в два обхвата. Эти леса похожи на миллионы мраморных белых колонн. Такие же неожиданности ждут вас в работе. Вы приходите в знакомую вам тайгу и натыкаетесь на неожиданность, которую приготовит вам ваше воображение.

План – хорошая вещь, чтобы начать работать и собрать воедино материал. Но обыкновенно как

только вещь «ожила» под пером писателя, как только в нее вошли живые люди, они начинают действовать не тан, как хочется автору, а как надо по внутренней логике вещей. Герои начинают сопротивляться автору. И часто бывает, что вы сдаетесь, ибо герой поступает правильно.

Некоторые писатели составляют очень точные планы, а некоторые пишут без всякого плана. Алексей Николаевич Толстой, человек того большого таланта, о котором принято говорить, что «вдохновение находится на кончике пера», говорил, что достаточно было для него какой-то частности, какой-то живописной детали, и эта деталь у него в сознании быстро рождала огромное количество идей. Так появлялась книга. Когда он садился писать, то, по его признанию, не всегда знал, «накатит» ли или «не накатит» вдохновение.

О людях, что будут существовать в ваших вещах, надо знать гораздо больше, чем то, что войдет в вещь. Тогда даже эпизодический человек будет живым. Если он живет в вашем представлении, то он таким же живет и в представлении читателя.

То, что писатель понимает, он не должен до конца объяснять и разжевывать читателю. Читатель великолепно все поймет, ибо он понимает гораздо больше, чем мы думаем.

Несколько слов о языке. В высказываниях некоторых наших писателей я уловил несколько пренебрежительное отношение к языку, тенденцию отвести языку служебное место в литературе.

Мы прекрасно понимаем, что великолепная, блестящая и могучая идея может быть дискредитирована, если высказана отвратительным языком, высказана косноязычно.

Наш язык – оружие. Об этом мы всегда должны помнить. Тем более такой язык, как русский. Вы все знаете, что это самый богатый язык в мире. Не только самый богатый, но самый красивый по своему звучанию. Русский язык настолько богат фонетически, что на нем можно писать куски прозы, которые будут звучать, как написанные на любом из культурных языков мира. Нам дан великий язык, одна из величайших мировых ценностей.

Мы должны его беречь и главным образом беречь от засорения словами, которые никак не свойственны русскому языку и которые попадают к нам извне. Мы привыкли ко многим словам, которые к русскому языку отношения не имеют. Шаблон в язык въедается крепко, особенно язык литературный.

Я помню, как-то мы выступали в школе, в Калинине. С нами был молодой писатель. Он читал свой рассказ о первом пароходе. Когда он прочел «пароход шел вниз по реке», какой-то мальчишка крикнул из зала: «...изрытая клубы черного дыма». У писателя как раз так и было написано в рукописи. Читка была сорвана.

Я не буду приводить примеров языкового шаблона. Вы можете развернуть любую газету и найти там много примеров.

Писателей легких и трудных, по-моему, нет. Говорят, что Флобер писал трудно, а Пушкин – легко. Недавно я видел рукопись Пушкина – это зрелище поучительное. Вы видите, как идут поиски слова. В одном месте я насчитал 12 или 14 эпитетов, которые Пушкин все время менял. Теперь я вполне понимаю того старого пушкиниста, который всю жизнь сидел над рукописями Пушкина и заплакал над одной из них потому, что не мог ее прочесть: столько было в ней правки.

Эпитет – это образная проза. Нечего говорить о точности эпитета: это всем совершенно ясно. Из тех работ, которые я прочел, я сужу, что обращение с эпитетом у молодых писателей небрежное. Очень много эпитетов к одному и тому же предмету, причем совершенно случайных и ничего не раскрывающих. Стоят рядом три эпитета, и все они совершенно одинаковы, тогда как каждый эпитет должен показывать предмет совершенно в новом качестве, в новом ракурсе.

Я считаю, что есть три стадии работы над книгой: вынашивание книги у себя в сознании, вторая стадия – записывание книги и третья стадия – правка. Это, по-моему, замечательная работа. Сырая вещь на глазах превращается в литую, доводится до той ясности, когда в каждую фразу вы не можете больше вставить или убрать из нее ни одного слова. Эта работа вовсе не снимает живости и поэзии. Возьмем стихи Пушкина: «Люблю тебя, Петра творенье». Просмотрите их с этой точки зрения, и вы увидите, что каждое слово совершенно необходимо, ни одного слова нельзя ни выбросить, ни прибавить, и нет ни одного лишнего эпитета.

Я считаю, что все прозаики должны знать (я не говорю – любить, потому что любить никого нельзя заставить), хорошо знать поэзию, ибо слово в поэзии, в стихах совершенно иначе звучит, чем в прозе. Слово в поэзии благодаря рифме и благодаря тому, что оно всегда произносится мелодично и протяжно, приобретает первоначальный смысл. Слово в стихах, даже самое потрепанное, кажется свежим, только что созданным. И это ощущение очень важно для прозаиков.

Кан я пишу внешне? Я думаю, что это не очень интересно. У каждого своя манера писать. Но иногда странные детали, мелочи говорят о вещах значительных. Есть писатели, которые могут писать на гранках, на узких полосках бумаги. Я, например, не могу писать на узких полосках бумаги. Я пишу на широких, потому что когда мне все время нужно переносить строну, руна отстает от мысли. В процессе работы появляется много мыслей, требующих немедленной фиксации.

Я хочу немного остановиться на тан называемых соседних областях искусства. Их нам, писателям, необходимо знать.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.