«Вальдшнепы над тюрьмой» - гак называется новая повесть писателя Алексея Шеметова, посвященная одному из первых революционных марксистов России, Николаю Евграфовичу Федосееву. В одном из марксистских кружков, организованных Н. Е. Федосеевым в Казани, состоял В. И. Ленин. Великий вождь высоко ценил Федосеева как «необыкновенно талантливого и необыкновенно преданного своему делу революционера». Жизнь Николая Евграфовича оборвалась чрезвычайно рано - он погиб в возрасте 27 лет. В дни 50-летия Великого Октября мы с гордостью вспоминаем имена пламенных борцов за революцию, отдавших свои силы, талант, жизнь ради победы над самодержавием. К их числу принадлежал и Н. Е. Федосеев. Мы предлагаем вниманию читателей «Смены» главы из документальной повести А. Шеметова «Вальдшнепы над тюрьмой». Действие их относится к 1887 и 1891 годам. Поздней ночью внизу возникли какие-то звуки. Николай прислушался. Там, в глубине коридора, ходили, переговариваясь, люди. Может быть, обыск? Кто-то поднимается по лестнице. Надзиратель, конечно. Сегодня в этом отделении дежурит длинноусый старик. Почему его не слышно на балконе? Спал? Или просто не хотел зловредничать ради праздника? Великая суббота - кому охота грешить? Не будить ли идет?.. Да, гремит в чью-то дверь. - Па-аднимайтесь! Собирайтесь в церковь. В церковь? К заутрене или всенощной? Непонятно. Звонка не дают. Отказало электричество? Нет, вспыхнула лампочка. Подойдя к двери Николая, он открыл окошечко.
- Что, не слышите? В церковь, сказано. Собирайтесь.
- И не думаю. Надзиратель открыл дверь, вошел в камеру.
- Вы что, Христа не признаете?
- Христос загонять в церковь не учил. Что говорится в святом благовествовании от Матфея? - Николай приподнялся, опустил на пол ноги, прикрывшись одеялишком. - Молчите? Как учил Иисус молиться? Не знаете? Так вот, слушайте: «Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись отцу твоему, который втайне, и отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно». Поняли?
- Из евангеля, что ли?
- Да, это из евангелия.
- Евангель-то знаете, а бога не признаете. Пошли на преступление.
- На какое?
- Вам лучше знать. Зря не засадят. Натворили, а теперь вот, поди, каетесь?
- Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
- Опять евангель? - Усач подвинул к себе табуретку и сел подле кровати, чего никогда не допускал не только он, но и никто из менее строгих надзирателей. - Правду все ищете? И бог, видишь, тоже за правду. Только я никак тут не пойму. Хочет правды, а наказывает за нее. Вот заперли вас - и никакой милости. По правде-то я должен жалеть вас. А долго я так продержусь? Выгонят. У меня десяток ртов, каждый есть просит. Вас пожалей - семью обидишь. Одних погладишь - других ушибешь. Никак не увязывается. Всем не угодишь, хоть бы ближних обогреть. Грешить приходится. На балконе послышались шаги, надзиратель вскочил, выглянул из камеры и повернулся к Николаю.
- Старшой идет. Поговорим в другой раз. Вы уж сходите в церковь-то.
- Нет, не пойду.
- Своих там увидите. Весь корпус пойдет. Шаги приближались.
- Чего сидите, собирайтесь! - закричал усач, подмигивая. - Живо! Не разговаривать! - Он еще раз подмигнул и вышел из камеры, лязгнув дверью. Николай отбросил одеяло и стал одеваться. Если в церковь идет весь корпус, не стоит отказываться: может быть, удастся не только увидеть, но и переброситься словами с казанцами... А старик дошлый. Что это сегодня он так разговорился? Совесть прорвалась? В церковь вместе с толпой заключенных вошли и надзиратели. Они расставили всех, как фигуры на шахматной доске: каждый должен был стоять на черной квадратной плите, не занимая белую. Николай, чуть выдвинувшись вперед, окинул взглядом свой ряд - никого из знакомых не нашел - и, чтобы не обращать внимания надзирателей, стал на середину черного квадрата и больше не озирался. Ему видна была через головы верхняя часть иконостаса, освещенная снизу множеством свечей и сияющая золотом. Раз как-то в Нолинске, когда он, восьмилетний дворянин, любимец всей семьи, чистенький, радостный, стоял с матерью в церкви у самого амвона и смотрел, как играет свет на золотом иконостасе, ему вдруг стало так грустно, что он приткнулся к матери и заплакал. Потом, уже в Казани, вдали от родных, он долго думал об этом внезапном приступе грусти и объяснил его предчувствием близкого несчастья. В Нолинске ему было уж слишком хорошо, и вот, глядя на золотое зарево свечей и слушая льющееся с клироса божественное пение, он почуял, что счастье его скоро оборвется, что жизнь не может быть такой празднично светлой, что в ней есть что-нибудь страшное и оно не сегодня-завтра откроется. Да, страшное открылось. Открылось в Казани. Жизнь привела его сюда, в «Кресты», на эту черную плиту. Пел мужской хор (женские голоса здесь запрещались), и пасхальная служба в этой тюремной церкви навевала тоску, но когда мощные басы грянули «и сущим во гробех живот даровал» (хор знал, кому пел), Николай почувствовал, как подхлынуло горячее чувство. Надзиратели, видимо, собрались где-то в кучку и уже не следили за порядком. Арестанты заметили это, зашевелились, стали озираться, оглядываться, перешептываться. Николай еще раз осмотрел свой ряд, поглядел вперед, никого из своих не отыскал и, повернув голову, начал всматриваться в заднюю шеренгу. Седой старик, стоявший за спиной, дернул его за локоть и показал головой в ту сторону, куда уходила диагональ черных плит. Николай глянул туда и увидел Костю Ягодкина, который махал ему рукой, подзывая.
- Идите, - сказал старик, - идите, пока не видят архангелы. Николай покинул свою плиту и стал продвигаться наискось меж рядов. Только успел он занять освобожденный для него квадрат и пожать руку Косте, вблизи появился надзиратель. Друзья, стосковавшиеся, не видевшиеся с того дня, как пришли сюда этапом из Казани, стояли рядом и не могли ни переброситься словом, ни взглянуть друг на друга, потому что охранник (наверно, он заметил перемещение) не сводил с них глаз. Когда арестанты двинулись к выходу, Николай схватил Костю за руку, и они, прижавшись друг к другу, чтобы не разъединиться в тесной толпе, стали вместе продвигаться к двери.
- Костя, дорогой, как себя чувствуешь? - торопливо заговорил Николай. - Не сдаешь?
- Пока дюжу.
- Что же редко стучишь мне?
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.