- Всем, всем достанется. Политическим разносим, а уголовников вызовут в контору. - Надзиратель поставил тарелку на стол и, как давеча, сел на табуретку. - А вот не скажете, почему пасху встречают крашеными яйцами? Николай взял красное яйцо.

- Это гроб, - сказал он, постучав ногтем по скорлупе. - В гробу таится жизнь. Красный цвет - кровь Христа.

- Вот оно что! - удивился старик. - Ничего-то мы не знаем. Темнота, Вам бы учить нашего брата. На всякий вопрос можете ответить. Каких людей держат взаперти! Неужели вы можете бросить бомбу? Ни за что не поверю! Николай разбил о стол яйцо и начал его очищать.

- Простите, я хочу поесть.

- Ладно, разговляйтесь. - Надзиратель положил яйцо в тарелку и поднялся. Как только он вышел, постучал сосед, и Николай приник ухом к стене.

- Разговора не будет, - выстукал сосед, - не отвечает предпоследняя одиночка, заболел обитатель. Николай отошел от стены. Он долго стоял посреди камеры, потупившись, а в ушах звучало мощное «и сущим во гробех живот даровал». Потом он заметил у себя на груди яркий блик, вскинул голову и глянул вверх, в окошко. И сощурился, ослепленный солнцем. Опомнившись от внезапного светового удара, он поставил табуретку к стене и поднялся к окошку. За тюремной оградой блестела золотой рябью Нева. По заречной набережной группами и парами проходили петербуржцы, проносились с цокотом коляски. За линией прибрежных зданий вздымались поодаль сияющие купола, и по ним угадывалась огромность и величие Петербурга. Но Николая не тянуло в этот гордый, строгий город. Ему щемяще вспомнилась Казань с ее шумным студенчеством, с ее горками, оврагами и укромными улочками. Ах, Казань, Казань! Неужели никогда больше не увидеть ее? «Когда-нибудь мы, старенькие, пройдем с тобой по местам нашей молодости и все вспомним». Это сказала Аня, там, на берегу Кабана, в тот мокрый снежный вечер, за месяц до первой серьезной тревоги. * * * Да, это была первая серьезная тревога. Обыскивали его и раньше, на других квартирах, но никаких запретных книг, за которыми охотились, не находили. Не нашли никакой крамолы и теперь, и все бы, как прежде, обошлось без осложнения, если бы он заранее попросил Александру Семеновну, свою хозяйку, назваться его теткой. Что ж, ошибка, как всегда, требовала расплаты, и ему оставалось только приготовиться к обороне, чтобы отделаться наименьшей ценой. Он шел в гимназию, и у него неприятно сосало под ложечкой, и вместе с тем в душе закипало чувство решимости, но это дерзкое чувство вдруг упало, когда он приблизился к белому зданию с колоннами и увидел бодро взбегающих на крыльцо, розовых от мороза гимназистов, которым не было никакого дела до того, что ждет одного из них в этом огромном казенном доме. Раздевшись, Николай поднялся на второй этаж, вошел в пустой класс, сел и стал ждать урока. В коридоре он мог встретиться с гимназистами своего кружка, а от этого надо было пока воздержаться, чтоб не подвести товарищей. Он решил отсидеться. Ему не терпелось увидеть историка Кулагина. Этот вятский учитель не раз приглашал земляка на чаек, затевал с ним вольные разговоры на улице, восхищался его незаурядным умом, а потом доложил директору, что гимназист Николай Федосеев высказывает неподобные мысли и, вероятно, имеет тайную библиотеку. После этого и зачастил наставник с обыском. Кулагин, конечно, тоже знает сейчас о «тетке», и по его глазам, по тому, как он будет вести себя в классе, можно догадаться, какой оборот принимает вчерашний визит наставника. Звонок! Гимназисты вваливаются в класс, шумно рассаживаются и постепенно затихают. Кулагин явился не в духе. Долго не начинал урока. Сидел за кафедрой и хмурился, облокотившись на пюпитр и стиснув ладонями виски. Что-то случилось. И не в гимназии, даже не в Казани. Наверное, в Петербурге или в Москве. Может быть, опять покушение? Весной, когда раскрыли первомартовцев, вот так же потемнели лица преподавателей. Кулагин расстегнул портфель, достал какую-то бумагу.

- Я должен зачитать вам циркуляр министра просвещения, - сказал он. - Документ этот имеет целью наведение порядка в учебных заведениях. Прошу слушать внимательно. Читал он хорошо, отчетливо выделял длинные канцелярские периоды и, подчеркивая особенно важное, взглядывал на своих питомцев, чтобы заметить, на кого какое впечатление производит этот жесточайший циркуляр, в котором сначала перечислялись разные запреты, потом пошли указания, что должны делать учащиеся. Они должны, говорилось, избегать неблагонадежных знакомств, следить за подозрительными, доносить на заговорщиков и разоблачать тех, кто вредно влияет на среду. Прочитав циркуляр, Кулагин положил его в портфель и поморщился, будто ему было неприятно. От себя насчет новой министерской инструкции ни слова. Поднялся, прошелся, заложив руки за отворот мундира, до двери, вернулся к кафедре, отодвинул от нее стул, сел и вызвал гимназиста Вершинина.

- Итак, - сказал он, - на прошлом уроке мы говорили о новой русской литературе. Назовите, Вершинин, писателей, достойных великого прошлого нашей отечественной словесности. Достойных памяти Пушкина и Тургенева.

- Чернышевский, Салтыков-Щедрин, Успенский, - выпалил Вершинин. Кулагин вздрогнул, но сразу же взял себя в руки: ему, выдававшему себя за либерала, не следовало так резко меняться в глазах гимназистов, не следовало пугаться.

- Это что же, мнение, внушенное преподавателями? - сказал спокойно он.

- Нет, это - мое личное мнение.

- А зачем же его высказывать в классе? Оно ведь неверно. Чернышевский не дал ни одного истинно художественного произведения. И теперь ничего не пишет, просто доживает в Астрахани свою несчастную жизнь. Всех, кого вы назвали, Вершинин, история забудет, как только улягутся политические страсти.

- История, может быть, и забудет, а народ - никогда.

- Замолчите! - не выдержав, крикнул Кулагин и вскочил со стула. - Кто вам вдолбил в голову такую ересь? - Он метнул взгляд на Николая и снова повернул голову к Вершинину. - Не своим голосом поете, сударь. Подите на место и подумайте, стоит ли слушать смутьянов. Сядьте, говорю, на место! Вершинин пожал плечами и пошел в глубину класса, сопровождаемый удивленными взглядами гимназистов. Всю перемену класс возбужденно шептался, сбившись в кучу в конце коридора. Длинный Вершинин героем расшагивал поодаль один, явно любуясь собою. Николай стоял у окна. Подошел Гавриил Волков.

- Давай осторожнее, - сказал ему Николай. - Будут следить за каждым шагом.

- Да, подвел нас Вершинин, - сказал Волков. - Кулагин только подозревал, а теперь уверился, что есть кружок. Ясно, теперь не отступятся, пока не раскроют.

- Надо увидеться с Мотовиловым. Думаю, взбунтовались где-то студенты. Не напрасно зачитывают этот циркуляр. Вечером они зашли к Мотовилову и, поделившись с ним своим предположением, спросили, не слышал ли он о каком-нибудь студенческом выступлении. Нет, он ничего не слышал, ветеринары ничего не знают, но надо повидаться с университетскими ребятами, может быть, до них дошел какой-нибудь слух. Пошли втроем на Старо-Горшечную. Пересекая Рыбнорядскую улицу, они увидели двух полицейских, которые, постукивая ногой по ноге и похлопывая рукавичками, топтались на углах.

- Видели? - сказал Мотовилов. - Усиленный пост. Неплохое, друзья, у вас чутье. А холода какие стоят, а? Шагаем быстрее. Они побывали в студенческих квартирах и окончательно убедились, что где-то что-то случилось. Университетцы были возбуждены. Днем они заметили явное беспокойство начальства. Доносчики непрерывно сновали по коридорам, заглядывали в курительную, не давали собираться группами.

- Ну вот, обстановка обрисовывается, - сказал Мотовилов гимназистам, когда они шли по Старо-Горшечной обратно. - Теперь попытаемся установить, чем вызвана эта тревога. Полагаю, шумнули петербургские ребята. А с Петербургом у нас отличная связь.

- У кого? - спросил Николай и оглянулся, не идет ли кто сзади. Нет, улица в этом месте было пуста. - У кого? У вашего кружка?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.