I

Мастера закончили расписывать московские палаты князя Владимира Андреевича, двоюродного брата московского великого князя Дмитрия, Ивановича. Вот-вот должны вернуться с охоты братья и принять работу мастеров... Последний раз обходил палаты Феофан Грек со своим учеником Андреем Рублевым, только что закончившим трапезную. Феофан лее расписывал гридницу, где на черное положил золото, строго и богато выказав предназначение палаты.

Андрей любовался узором учителя, похожим на скань; нравились ему и красные изразцы, которыми была отделана русская печь, сохранившаяся после пожара. Неизвестные гончары изобразили на изразцах разные картинки – штурм крепостных стен, где виднелись фигурки осаждающих на влазах, и сценки на библейские сюжеты, и просто бытовые сценки из народной жизни, и причудливых чешуйчатых змей из сказов... В трапезной, куда выходила печь, Андрей расписал стены и потолок диковинными, похожими на папоротник листьями со свернутыми в улитку концами. Цвета были зеленовато-желтые и бледно-зеленые – позем; выше, к потолку, – зеленовато-оливковые тона как бы завершали цветовую прорись, создавая уют, делая хоромы нарядными и веселыми.

Феофан придирчиво рассматривал работу Андрея, хмурился и молчал.

Давно уже Феофан присматривался к юноше: не в его правилах было делать скороспелые выводы. Инок Андроникова монастыря нравился Феофану. Высок, плечист, белокур. Вот только глаза удивляли: будто васильки, нежные и в то же время больно дерзкие, взгляд не монашеский, слишком смелый, открытый, хотя отрок по-мужски молчалив, уважителен. Вздыхая, Феофан размышлял о том, что и у монахов в последнее время как-то изменился облик: гордыня наперед, забывать стали о смирении... По всей Руси после победы на поле Куликовом распрямился народ, почуял свою силу. Феофан понимал, что так и должно быть, и радовался за свою вторую родину, но он знал также, как нелегка ноша жизни, и что есть над всем этим бог, всевидящий и карающий, что нельзя предаваться блажи, ибо солнечный день вновь сменит ненастье... Человек, кто бы он ни был, должен помнить, что жизнь его – миг, щепотка, что ждет его высший суд. В этом Феофан видел свое предназначение на грешной земле: своею кистью напоминать людям о другой, суровой стороне жизни.

Чуял Феофан, что нет всего этого в иноке Андрее, и добрые слова настоятеля Троице-Сергиева монастыря отца Сергия Радонежского об Андрее принимал только разумом. «Молод еще», – подвел итог своим размышлениям Феофан и ничего не сказал Андрею, хотя и не по душе пришлась ему роспись трапезной.

II

Терем удельного князя Владимира Андреевича Серпуховского поставлен на правом берегу Москвы-реки, на месте, именуемом Три горы. Отсюда не видно и не слышно большой Москвы с ее сегодняшним шумом-грохотом, с молодецкими возгласами работных людей, поднимающих белокаменные стеньг Кремля, строящих новые соборы и монастыри. «Сдумаша ставити город камен Москву, да еже умыслища, то сотворища. Тоеже зимы повезоша камение к городу», – вспоминает Андрей летописный текст, повествующий, как Дмитрий Иванович за один 1367 год поставил стены Кремля. Сегодня, спустя два десятка лет, стены укрепляют, строят новые, с башнями. Камень возят из села Мячково – белый, известковый. «Скоро и Андроников монастырь каменным станет», – думает Андрей. Хорош камень! На нем хоть ножом прориси делай и пилить молено! Хорошо замыслил отец Сергий – из камня монастыри и соборы ставить, чтобы огонь вражеский взять их не мог... Хитрый этот камень московский – пористый, а плотный, на морозе не разрушается. А состоит он из мелких обломков морских раковин – вот чудо! Сказывал отец Сергий, что встарь на этом месте море было...

Любит Андрей Москву. Еще с той поры, когда мальцом попал в нее... Было это давно, почти полтора десятка лет назад. Из своего детства он запомнил лишь пожар. И поныне нет-нет да и увидит во сне, как горят избы, словно факелы. И, видно, с той поры запах гари рождает в нем память о детстве, о людях на маленьких конях и крики, душераздирающие крики людей... Потом он попал в Москву, и его удивил густой сосновый дух, веселый блеск топоров и каменные палаты, которые он видел впервые. Это радостное чувство нового, которое само собой связалось с Москвой, так и осталось в нем навсегда.

Память его не сохранила образы погибших во время набега татар отца и матери, братьев и сестер, зато вместе с радостным видением Москвы он на всю жизнь запомнил добрый взгляд отца Сергия, облаченного в вишневый, до самой земли гиматий... Затем как-то сразу наступило отрочество: березовая кипень Радонежского леса под Москвой, дубовые монастырские стены и новые запахи – запахи красок.

И еще один образ остался жить в его памяти с той поры, как он попал в Сергиев монастырь, – образ инока Пересвета. До сих пор чудится Андрею, как богатырь Пересвет играючи несет на своем могучем плече дубовое бревно для монастырских стен, он видит его черные смеющиеся глаза, иссиня-черную бороду и длинные волосы, перехваченные железным обручем... Это он, Андрей, приносил ему ключевой водицы в ковше...

Андрей вспомнил Пересвета, когда услышал рассказ отца Сергия о битве на Куликовом поле. И теперь стоит ему закрыть глаза, как он тут лее видит летописные строки и слышит голос отца Сергия... «Шеломы лее на головах как утренняя.заря, доспехи нее аки вода сильно колеблюща, еловицы нее шеломов их аки пламя огненное пышутся...» Запомнил он «Задонщину», когда рисовал славянские буквицы на летописных листах... Так и слышит он до сих пор неторопливый и приглушенный голос старца... Так и стелется перед ним Куликово поле. Цветы в бурьяне, полчища воинов, притихших перед поединком, тревожные трели жаворонков... Затем глухой топот копыт: на гнедом жеребце татарский воин Челубей, на вороном – Пересвет. Сверкнуло на солнце острие и рожон Пересветовой пики! Всю свою силу богатырскую вложил он в тот единственный удар и пробил круглый щит Челубея. Страшный был удар, и Пересвет почувствовал, что попал в сердце врага, но тут нее копье Челубея ударилось в рамень его щита, скользнуло и вошло в грудь мгновением позлее. Челубей первым свалился в бурьян, и вся русская рать подумала, что победил Пересвет и остался жив, и ринулась на оцепеневшего врага! И многие погибли в этой сече, так и запомнив, что победил Пересвет. Они дрались и чувствовали позади себя могучие голоса иноков Пересвета и Осляби...

Вспоминая это, Андрей лежал в заросшем княжеском саду, раскинув затекшие руки. Над ним была бездонная синь неба, и он в который раз подумал: что там? Где в этой сини бог?

Не случайно Андрей вспомнил сегодня отца Сергия. Обещал он приехать и освятить новые хоромы друга своего – князя Владимира Андреевича. Сколь наслышан Андрей о князе Серпуховском от отца Сергия, а вот видеть его близко не довелось.

Ласковый летний ветерок стлался по траве, холодил лицо, забирался под холщовую рубаху и ласково касался груди. Отрадно было Андрею сегодня – то ли оттого, что закончил работу, то ли от предвкушения встречи с отцом Сергием... И все-таки он чувствовал в себе какую-то неудовлетворенность, был недоволен собой, вернее, своей работой... С робостью и восхищением он смотрел на работы знаменитого Феофана Грека, любовался его прорисями икон, глухими, блеклыми, как завядшие цветы, тонами. Его приводили в трепет цветовые волны, как бы пробегающие через работы учителя... А что он? Какими-то несерьезными, упрощенными казались ему свои прориси. Сегодня, разглядывая роспись Феофана, Андрей вроде бы понял секрет его красок: отказ от чистого цвета, – и тут нее вообразил свою работу в ином свете... Но он понял и то, что не может и не должен вслепую подражать Феофану. Надо учиться у него, но не подражать! Андрей очень привязался к молчаливому, но в то же время страстному греку, которого знала вся московская и новгородская земля, чьи иконы – украшение любого храма. Андрей завидовал его увлеченнооти и учился у Феофана трудолюбию. Бывало, работает Феофан, Андрей позовет его раз, другой, наконец, тот оглянется, а глаза будто ничего и не видят перед собой...

III

Солнце стало клониться к западу, загустела синь небесная, листва стала темнее. Андрей встал, стряхнул с себя травинки и пошел к терему. Возле крыльца он увидел Феофана, торжественного, причесанного, рядом – дворского серпуховского князя, что-то наказывающего слугам. Андрей понял, что и ему надо привести себя в порядок. На заднем дворе он умылся прямо из кадки, наполненной дождевой водой, надел чистую рубаху, перемотал онучи и причесался большим деревянным гребнем. Глянул на себя в зеркальное водяное кольцо бочки и остался доволен: на него смотрел широкоплечий молодец, продолговатое лицо обрамляли волнистые струи светлых волос, и на темном от загара лице светились синие, как небо, глаза. Андрею почему-то стало радостно, должно быть, от избытка молодых сил, и он слегка толкнул бочку. На поверхности воды появилась рябь, и будто смыло его изображение.

Еще раз решил он пройтись по пахнущим красками палатам княжеского терема. Как и утром, подумал: понравится ли роспись князю? Хотел было спросить об этом Феофана, но, как и утром, сам не зная почему, оробел... Он разглядывал свои орнаменты, будто видел их впервые: на стенах – паруса папоротников, мене оконных проемов – светлые круги из листьев, цветов и стеблей растений. На темных оконных откосах – трилистники клевера, водяные лилии и стебли с усиками вьюнков... Если бы сейчас кто-нибудь спросил Андрея, почему он нарисовал такой узор, он бы не смог ответить. Впрочем, разве не красив живой и яркий мир растений! Ведь через него и можно передать свое ощущение живой жизни! И еще ему показалось, что такой рисунок будет как нельзя лучше сочетаться с цветными слюдяными оконцами, придавая трапезной нарядность. Андрей вспомнил, как однажды еще отроком он спросил отца Сергия, почему люди едят несколько раз на дню. Тот улыбнулся, но ответил серьезно, что принятие пищи – это одна из радостей жизни, дарованная людям богом...

До Андрея донесся со двора шум, и он поспешил к выходу.

Неторопливо, без скрипа раскрылись ворота, и на просторный двор въехал на коне князь Владимир Андреевич, а за ним на возке, окруженном свитой князя, отец Сергий. Рядом с ним сидел книжник Епифаний Премудрый. Гулко забилось сердце молодого инока, когда он увидел родное ему лицо отца Сергия... Ловко соскочил с коня князь и подошел к возку, помог отцу Сергию сойти на землю, затем встал перед ним на одно колено, чтобы приложиться к руке, но старец не позволил ему. Найдя в толпе Андрея, он поманил его к себе. В руках Андрея появилась тяжелая серебряная чаша со святой водой.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.