Карагач

- Ответ нужно... к утру.

- Куда доставить ответ? - спросил комполка.

- В Шахе... восемь верст... отсюда. При... Приходченко, Якову... он знает.

Комполка продолжал спрашивать, терпеливо дожидаясь, пока пленник соберется с силами для ответа. Глазунов, тем временем искоса поглядывая на смятый листок, выхватывал глазами отдельные слова и фразы. Он понял, что зеленый партизанский отряд, засевший в горах, предлагает завтра к вечеру перерезать дорогу отступающим белым частям, заняв шоссе на каком - то Мамайском перевале, и ему даже жарко стало от нетерпения. И когда командир спросил у него: - Сумеешь доставить к утру? - он ответил одним коротким счастливым словом:

- Есть!

- Вот только дорога, - раздумчиво сказал командир, - ничего у него не поймешь...

Глазунову показалось, что среди портьер входной двери мелькнуло бледное лицо с черной бородкой, но нетерпение его было так велико, что он не обратил на это внимания.

- Ладно, найду, - перебил он командира и скороговоркой повторил незаметно как запомнившиеся, ответы пленника: «Против столба поворот, потом направо еще четыре версты, третий участок по реке, Яков Приходченко».

Командир встал.

- Иди собирайся, сказал он, - зайди сюда через четверть часа.

В это время поселянин застонал, открыл свои мутные, бессмысленные глаза:

- Дерево, карагачь, горелый, - в полузабытье пробормотал он, - река...

- Что? - переспросил комполка.

- Бредит, должно быть, - ответил Катков.

Глазунов побежал седлать.

Прояснилось. Тучи одинокими клочками неслись по крупным южным звездам в небе зеленовато - радужном от луны. Море грохотало прибоем, заглушая цоканье копыт.

Глазунов шагом взбирался на подъем... Вот и перевал, ВОТ барьер, подле которого он стоял давеча. «И хорошо, что стоял, а то бы...» - мелькнула счастливая мысль. Выступ горы бросал на шоссе густую черную тень - здесь, за выступом увидел Глазунов тот неопределенный силуэт, что обернулся сейчас в седого полумертвого человека, так и оставшегося на зеленом плюшевом диване... Неужели все это было два или три часа назад?

... Быстрые мысли сменяли одна другую. Знакомый, непередаваемо - чудесный холодок нетерпения, почти жадности, пронизывал Глазунова, и он покалывал шпорами бока коня, переводя его на тряскую рысь. Шоссе, опоясывая гору, вилось, извивалось обильными кривыми и поворотами. Горы, залитые туманным лунным светом, теснились толпою, налезали друг на друга. Резко и пряно пахло сырой землей, почками, весною.:

Все было прекрасно, удачно, великолепно - был чугунный верстовой столб, озаренный луною, и отчетливо виднелась на дощечке надпись «264», а направо, врезываясь в кустарник, уходила узенькая дорожка. Глазунов, чувствуя мерный бой сердца, с жадным весельем ощущал в ладони жесткий ремень поводьев, натянул их и свернул на эту дорожку, разуверенную тенями и светом. Ветви кустов стегали по его ногам; дорога карнизиком лепилась над ущельем; в черном провале его шумели деревьями плескалась - журчала вода.

Все шло так благополучно, что Глазунов понемногу стал успокаиваться. Он даже вытащил из кармана, шинели кисет, не спеша свернул папироску... И тут, сливаясь в один коротенький миг, случилось нечто дикое, невероятное: багрово - оранжевый столб огня грянул из кустов - Стой! - рявкнул чей - то громовой голос, и лошадь споткнулась, начала медленно валиться на колени... Цепляясь и путаясь, неслись мысли, рука сама метнулась к поясу и как - то неосознанно возникла радость, что наган не в кобуре, которую пришлось бы расстегивать а просто засунут за ремень.