Как сложится жизнь

Другой мальчик учился в восьмом классе и еще не знал, кем он будет. Третий учился на механика. Лидер подвала работал слесарем в жэке.

Потом, в следующие дни, я задавала этот вопрос в других подвалах: зачем вы занимаетесь культуризмом? Все ребята произносили одну и ту же фразу: «Мы занимаемся для себя». И только один, собирающийся в армию лидер, ответил, не привстав, продолжая «качаться» на станке: «Хочу быть сильным».

И вот, отстранив от себя на время Раю, я неделю кружила по городу: подвалы, комитет ВЛКСМ завода, райком комсомола, опять комитет, агитплощадка, библиотеки, музеи, опять райком.

Эта мозаика пестрых впечатлений уже обнаруживала свой внутренний смысл и характер. Узнаю: в прекрасном новом Дворце культуры (стекло, дерево, модная мебель) зимой на танцах культуристы отламывали ножки от столов и стульев... Там же возникла драка: группа девочек («элита» танцевальных вечеров) избила новенькую, которая наивно затесалась в их круг.

...В один из вечеров – темный, сырой, душный после дождя – отправляюсь в популярное в городе место отдыха – парк имени Степана Халтурина. Рая без долгих расспросов присоединяется ко мне. «Мало ли что...» – говорит она.

После восьми вечера вся парковая работа закончена: закрыты аттракционы, малолюдно в аллеях – царит танцплощадка. Гремит и грохочет цветомузыка, за деревянным барьером, отгораживающим музыкантов от танцующих, несколькими кругами, вплотную подходящими друг к другу, топчутся ребята и девушки. Ребята – отдельно, девушки – отдельно.

Танцы кончились какой-то тревожной нотой. Мы уже собирались с Раей уходить, шли по аллее к главным воротам; вдруг раздался пронзительный свист, Рая сказала: «Подождите» – и побежала обратно к площадке. Она и в течение вечера несколько раз неожиданно убегала от меня – «поговорить». Здесь было много ребят из ее «подшефного» подвала, культуристов, и несколько раз возникали понятные ей признаки назревающей драки. Рая самозабвенно бросалась «оттаскивать» своих, если что... На этот раз все обошлось.

Но слово «тревога» так и рвется из-под пера чуть не через строчку.

Разве это отдых? – думалось мне. Да будь он неладен, такой отдых, где каждый нерв, как струна, звенит.

И от чего отдых-то? От чего они все отдыхают, эти мальчики и девочки? Уж не оттого ли они ищут сейчас этих искусственных нагрузок (штанга – просто так, «для себя»!) и искусственных напряжений (поживи-ка в этом зудящем ожидании драки!), что не хватает им настоящих, неподдельных нагрузок и напряжений?

Разговаривая со многими и разными мальчиками, которых объединяла принадлежность к культуризму, функционирующему в подвалах (и только в них), я так и не могла пробиться к их представлениям о жизни, идеалам, планам – дальше односложных ответов они не шли. Правда, один раз в разговоре с подвальным лидером щелочка в мир их ценностей все же приоткрылась. С тремя ребятами из райкома комсомола мы спустились в один из наиболее благоустроенных подвалов и, застав «накачивающего» силу лидера, спросили его:

– А если б вам предложили объединиться с юношеским спортивным клубом, вы приняли бы такое предложение?

– Отчего бы и нет... Приходит, например, какой-нибудь хиляк, мы бы его сначала туда, ведь не все же сразу могут штангу качать. – Он выразительно посмотрел на моих спутников. Слова его били прямой наводкой: один из них был худой и длинный, другой худой и невысокий, третий с нездоровой полнотой. Они могли быть шахматными королями, поэтами или песенными кумирами – это не имело значения – здесь, в подвале, котировалась только сила.

Куда же ее понесут эти ребята? Я уже не могла смотреть на них иными глазами, чем смотрела Рая. Мир прекрасен и неохватен – вот что хотела она им внушить. И как сделать, чтобы раздвинуть те глухие стены, которыми ребята из подвалов себя огородили, – вот что жгло ее сердце.

Она видела один выход: к ним должен прийти комсомол. Вот в этот подвал. Как ходит она. Но что она одна может? Она с ними разговаривает, спорит. А надо делать. Надо оборудовать этот подвал, превратить его в клуб. Да, да, в молодежный клуб (ведь Дом культуры завода закрыт из-за аварийного состояния). Чтобы сюда пришла и песня ее любимого Маэстро (он, рабочий завода, занимается со студентами, но разве не важнее сейчас прийти вот к этим?), и поэзия, и живопись, и настоящий спорт...

Да, не зря рвется Райкино сердце! Знает она, что значит и путь в никуда и путь к собственному самораскрытию, к богатству жизни.

И потому так хочет достучаться до тех, кто может и должен объединить усилия многих, – до комсомольских вожаков завода, района, города.

...В назначенный час Рая привела меня к Бессоновой. Еще на лестнице мы услышали смех, дверь была распахнута, так что и звонить не пришлось.

– Входите, входите, а на них не обращайте внимания, их не звали, пришли сами, – смеясь, сказала невысокая, худощавая, стройная женщина с умными глазами. И усталые, все понимающие глаза, и веселый смех, и неожиданная строгость голоса, и прямота слов – все это было так знакомо! Жарилась картошка, кипел чайник, а мы слегка задирали друг друга «разведывающими» репликами, чтобы поскорей понять, кто есть кто. «Нечаянно» собрались здесь четыре секретаря комитета комсомола завода разных лет, и среди них самый молодой, сегодняшний – Сережа Шмидт. У бывших были свои проблемы, они забежали к Людмиле посоветоваться о делах, а Сережу Шмидта Бессонова позвала, понимая, что будут к нему вопросы.

Слово за слово мы, конечно, добрались и до подвала. Сережа во всех подробностях рассказал, что уже сделали комсомольцы завода и что собираются сделать, и мы уже договорились о завтрашней совместной поездке ко всем причастным к этому делу лицам, и уже пришла та прекрасная минута, без которой я бы просто не узнала своего родного комсомола – Сереже Шмидту передали гитару... И вдруг Рая, молчавшая весь вечер и только сверлившая всех взглядом, как меня в подвале, спросила негромко, но так, что все замерли: