Рая: Две необыкновенные удачи выпали мне в жизни – завод (наша «комса») и клуб самодеятельной песни (наш Маэстро, который знал обо мне все, но никогда не дал мне этого понять, только раз сказал: «Знаешь, разное о тебе говорят. Расскажи-ка, душа, все сама, люблю все ясное и открытое...»).
Живу с каким-то ощущением, что мне привалило, наверное, пока еще не заслуженное счастье. Это счастье – встречать хороших людей. За что мне такое? Ведь я сама хорошего еще так мало сделала.
А как мне помогает жить понимание друзей... Вот я пришла к Маэстро, рассказала о том, что пока сорвалось с институтом, что душа моя с детьми. Знаете, что он сказал? «Для механической работы есть руки, а вот для работы с людьми нужна душа. У тебя она есть, ты знаешь, от чего уберечь человека». Выбор мой одобряет. Клуб наш сейчас забросила, а он так много мне дал! Занимаюсь много, изучаю английский, историю. Художественную литературу читаю только, по ночам, а в выходные – лес и читальный зал.
Между девочкой, выходившей в ночь «на дело», и этой – всего десять лет, наполненных заводской жизнью, комсомольскими заботами, волшебством музыки, радостью общения с талантливыми, самозабвенно увлеченными людьми.
И вдруг эту гармонию, упоенность полнотой жизни стала разъедать какая-то тревога. Рая сначала не поняла, в чем дело. Так же чуть не каждый вечер они собирались вокруг своего песенного кумира и так же самозабвенно разучивали новые песни. В один из таких вечеров она сказала своему руководителю:
– А знаешь, почему бы нам с нашими песнями не пойти к ребятам? Ну, ты понимаешь, о каких я говорю. К трудным. В детдома, интернаты. Петь для них. Ведь наша песня столько говорит уму и сердцу. Лучше всякого поучения.
– Да зачем это? Мы не воспитатели. Там есть кому с ними заниматься. Что мы можем изменить в их жизни? Мы не педагоги...
Действительно, он не был педагогом. Он работал слесарем на заводе, растил троих детей, гордился своей женой, портрет которой красовался на городской Доске почета. Счастливые часы их жизни прошли в походах и песнях, которые с ними разделяли уже и дочки. А петь он стал, потому что вырос под песни. Пели его мать и ее деревенские подруги. Мать «запевала» свое горе: на фронте погиб ее муж и пятеро братьев, а женщины пели, чтоб слезами не захлебываться. Так же просто, «для себя», пел он, ни о какой педагогике не думая.
А Райка настаивала:
– Еще как можем изменить, их жизнь! Разве мало песни изменили в моей?
– Ну о чем ты говоришь... Ты просто талантливый человек. Музыкальный. Для нас песня – отдушина. Мы поем для себя, понимаешь? Как только начнем петь для других, все уйдет! Доверительность, простота. Придут пафос, агитация. Нет, это совсем другое.
– Но мы начинаем задыхаться, как ты не понимаешь! «Для себя» и «для себя». Мы уже переросли это. Мы уже можем другим принести радость, поделиться... Вот мы придем к ним и будем петь как бы для себя, а они будут сидеть вокруг нас. Как вокруг костра... Ну что ты, действительно не понимаешь?
– Не понимаю! Человек должен развиваться без вмешательства, сам тянуть себя зауши. Если упадет, крепче будет, когда встанет.
– А встанет ли? И будет ли у него уважение к другому и желание помочь слабому, раз ему не помогли? А мы-то сами, выходит, просто мещане – над нами не каплет, нам хорошо, чего еще?!
Это был новый этап ее жизни: сотворив себя, она хотела теперь войти творцом в жизни других, как в ее собственную когда-то вошли Таня, Бессонова, а потом Маэстро.
«Крепко я запнулась. Но, кажется, впервые поняла, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. И еще. Если человек понял, где его место в жизни, то искать лазейки, отдалять решительный шаг, который все равно придется сделать, – глупо и непростительно. А я все последние месяцы тем и занималась. Теперь точно решила: надо уходить с завода на подготовительное отделение исторического факультета пединститута. Завод много дал, но мне нужно учиться.
О нашем клубе. Мы ищем контакты с клубом туристов. Но это все же не то. Чувствую, мы должны нести свою песню ребятам – тем, кому она откроет новый мир. Мне уйти от наших нельзя, они ведь тоже ищут правильный путь, и именно сейчас уйти – это предать все, о чем сама думаю».
Ища наставников, она и не заметила, как сама дозрела до права наставлять других, потому что все больше ее заботила всеобщая ответственность перед юными: «Расхождение с Маэстро меня сначала крепко свалило. Но сейчас я начинаю глубже его понимать. Если бы я его потеряла, мне было бы трудно с другими. Люди перестали бы быть интересными, нужными. А тогда ушел бы и главный смысл жизни – узнавать людей и. помогать им.
Я имела возможность видеть, с чего начиналось падение, преступление, и чем кончалось. Первые ростки плохого человек сам в себе заметит, важно другое – оправдает он себя, свою слабость или будет бороться? Если оправдает – этим надолго и, может быть, на всю жизнь, покалечит свою судьбу. И всю жизнь будет обвинять всех, только не себя».
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.