— С двух сторон симптом Бабинского...
— Регистрирую вдох. Всего один...
Он попытался нащупать путь к кораблю, к своей высокой цели, для осуществления которой он так нужен Вселенной. Неужели он все это потеряет?
Да, теперь конец.
Он закован в чугунные цепи Земли, и под их тяжестью его жизненная сила проваливается в самоё себя.
— Какие-нибудь микроэлементы обнаружены?
— Мы установили, что радиоактивность на пределе допустимого. Но в семье нет никаких признаков ожогов кожи, никаких изменений костного вещества.
— Хоть какое-нибудь кровообращение обнаружили, Допплер?
— По-моему, да — мы видим что-то похожее в области паха.
— А у нас записываются экстрасистолы, одновременно у этого существа и мальчика.
И опять главный доктор нервно провел рукой по шлему. Мальчик и страшилище каким-то непонятным образом связаны; впечатление такое, будто жизнь ребенка служит пищей страшилищу. Ребенок приходит в сознание и снова сознание теряет, галлюцинирует, бормочет что-то нечленораздельное, впадает снова в бессознательное состояние. «Я бы перерезал то, что их связывает, — подумал врач, — если бы знал, что это такое».
Он опять вернулся к своим приборам. Инопланетное существо умирает, это ясно; сейчас важно спасти мальчика. Сердце у мальчика бьется аритмично, пульс слабый, и все это каким-то непонятным образом синхронизировано с происходящим в безобразной твари — один каким-то образом сцеплен с другим.
«Черт побери, — подумал доктор, глядя на прозрачную стенку бокса, — неужели никто еще этого не понял?»
Сквозь пластик он увидел головы в прозрачных шлемах, склоненные над приборами, и понял, что никаких ответов ни у кого нет.
Он посмотрел на лицо страшилища. Если существовало когда-либо во Вселенной бесчувственное, безразличное ко всем, холодное, никого не любящее существо, то вот оно, это маленькое чудище, которое лежит сейчас перед ним. Каким-то образом чудищу удалось обрести разум (ведь прибыло оно на космическом корабле), но те, кто на корабле прилетел, — паразиты, хищники, не знающие сострадания, доброты, лучших человеческих качеств. Это так же верно, как то, что он сейчас, около страшилища стоит; как хорошо было бы задушить урода! Ведь тот опасен; он не знал, почему, но чувствовал, что урод опасен для всех.
В кожу Ипа вонзилась игла. У Эллиота, лежавшего рядом, лицо исказила боль, как если бы укололи его. Эллиот повернулся к единственному знакомому лицу, к Ключнику.
— Вы делаете ему больно. Вы нас убиваете...
Ключник не отрываясь смотрел на Ипа. Столкнувшись с уродливостью инопланетянина, представление Ключника о благородном облике существ из космоса радикально изменилось; и однако сознание Ключника до сих пор пылало от прикосновения к нему психических волн высшего порядка. ЭТО, лежащее перед ним, как оно ни уродливо, появилось с Корабля, а Корабль не ограничен ничем в своем движении и мощи. Ключник видел свое предназначение в том, чтобы Кораблю служить.
— Мы сделаем для него все, что только возможно, Эллиот. Ему нужна наша помощь.
— Он хочет остаться со мной. Он вас не знает.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
С политической трибуны XII Всемирного
Далекое — близкое
Еще, кажется, совсем недавно красноярские педагоги, преклоняясь перед талантом Ирины Васильевны Русаковой, называли ее «кудесницей», «нашей волшебной наставницей», «бабушкой всех Самоделкиных»