Антонио глубоко затянулся сигаретой. Он знал, что ожидало его там, внизу. Прежде чем ему выезжать сюда, товарищи собрали точные данные и все вместе набросали план действий.

Антонио знал, что раз в сутки – перед ужином – все заключенные выстраивались на поверку и тщательно пере-считывались. Он знал, где стоят посты, которых следовало опасаться, где проходят маршруты патрулей. Он знал, что заключенные здесь не испытывали особенно плохого обращения. Зачем бить? Куда сильнее действовали голод, палящее солнце и перспектива оставаться здесь изнуренными, обессиленными в течение неопределенного времени – так долго, как будет угодно правительству. Антонио знал, что каждый месяц здесь сменяется охрана, за исключением некоторых особо надежных офицеров и унтер-офицеров. Находящиеся здесь заключенные совершили только одно преступление: верили в жизнь, более достойную человека, и правительство имело основания опасаться того, что такие люди могут склонить на свою сторону рядовых полицейских. В Писагуа не было ни стен, ни колючей проволоки: преодолеть море или пустыню куда труднее, чем любые искусственные преграды. А если бы это и удалось кому-нибудь, то смельчак был бы схвачен полицией в первом же из ближайших поселков. Не приходилось заключенным рассчитывать и на помощь извне. Каждое письмо подвергалось строжайшей цензуре. Доставить в лагерь или вынести из него какое-либо сообщение было почти невозможно.

Господа из правительства предусмотрели все, кроме одного. Они не подумали о том, что среди верящих в жизнь, более достойную человека, могут найтись и смельчаки, которые добровольно пойдут в логово льва, в этот ад, находящийся там, внизу, чтобы организовать побег. Антонио еще раз скользнул взглядом вдоль улицы, потом прислонился спиной к куче камней и устроился поудобнее. Надо подождать, пока совсем стемнеет, в Писагуа погаснут последние огни, и тогда пробраться туда.

Педро Суарес, сержант чилийской полиции, проходящий службу в Писагуа, спасаясь от жары, снял мундир и сидел за тщательно убранным письменным столом в одной рубашке, но вытянувшись, как полагается бравому служаке. Он был правой рукой, ушами и рупором самого коменданта и больше, чем любой другой, сделал для того, чтобы превратить Писагуа в место воспитания врагов порядка: пусть поймут, что напрасно затевают свои заговоры. Порядок должен сохраняться хотя бы потому, что благодаря ему Суарес носит обе свои сержантские нашивки.

Перед сержантом стоял один из этих врагов порядка, какой-то учитель-коммунист, для которого здесь, в лагере, под надежной охраной было куда более подходящее место, чем в школе. Заявил, что хочет обратиться с просьбой, и потому стоял, как положено заключенному, в смиренной позе.

– Ваше имя Диего Ортис?

– Так точно, господин сержант.

– По профессии учитель?

– Так точно, господин сержант.

– Ну, ладно, докладывайте.

Развалившись в кресле, Суарес с особым удовольствием оглядывал стоявшего перед ним стройного молодого человека.

Быстро сдал этот учителишка. Трех месяцев не прошло, а уже раскис. Он, Педро Суарес, сразу заметил это: знает толк в таких делах. И ведь обессилевшим не выглядит, даже цвет лица еще неплохой. Через годик такой основательно изменится, это может гарантировать от имени правительства Педро Суарес, хотя он всего-навсего сержант полиции. Одни выдерживают долго, другие становятся покладистыми быстрее, и это хорошо. Цепь крепка ровно настолько, насколько прочно ее слабое звено, и, может быть, этот учитель и есть то самое звено.

Из полутьмы перед окном доносилось шарканье подошв, разнобой голосов, резкие окрики. Раздавали ужин. Обращаться к Суаресу заключенные могли только в это время. Кому особенно приспичит – от ужина откажется. Только так можно быть уверенным, что не полезут со всякими мелочами.

– Ну, говорите, – повторил сержант, потому что учитель все еще медлил, не решаясь начать.

Суарес постучал тупым концом карандаша о стол и выжидал.

– Жена моя должна скоро родить...

Сержант оставался невозмутимым, и учитель не смог совладать с собой. Как видно, с нервами у него и раньше было плоховато.

– Мне надо на свободу, слышите! Она сама не знает, на что ей жить, а теперь еще и ребенок. Мне надо на свободу. Мы

женаты шесть месяцев, и половину из них я сижу здесь. Разрешите мне обратиться к коменданту.

– Он не сможет вам ничем помочь. Обо всем этом надо было думать раньше.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.