Петь я не умею. Когда от избытка лирических чувств начинаю подвывать радиоприемнику, у жены все валится из рук, а дочь, стараясь не смотреть на меня, уходит в гости к подружке. В праздники я, обреченный на немоту, сажусь рядом с другом-гитаристом и подсказываю ему слова наших уже начинающих забываться студенческих песен, а он красиво и громко под струнный звон ведет мелодию. А так порой хочется самому...

«В школе пели?» — спросил недавно Огороднов. «Было дело». «Потому и не поете».

Странное на первый взгляд заключение. Но я верю Дмитрию Ерофеевичу, потому что знаю его давно, потому что дело, которому тридцатилетие служит учитель пения, — дать всем людям красивый голос. Он написал несколько книг, главная из них — «Музыкально-певческое воспитание детей в общеобразовательной школе». Специалисты называют книгу явлением...

Если в двух словах, то Огороднов разработал и ввел в практику свою систему упражнений для развития голосового аппарата у ребят, для воспитания у них музыкального ладового чувства. В основе системы — свобода, легкость, предельная естественность и непринужденность извлечения звуков. Ведь как обычно строится программа уроков пения, занятий хора в средней школе? На использовании сразу всей первой октавы — и это в то время, когда диапазон детского голоса еще беден, узок. И мы, помнится, в школьном хоре старались, что называется, от души — такие звонкие рулады запускали, далеко было слышно. Не потому ли я не пою теперь совсем? «Именно», — убежден Дмитрий Ерофеевич.

У Огороднова все по-другому. Он бережет, лелеет, растит, если хотите, голоса. Учитель берет за основу простые, самые доступные для детей тона — два-три. на которых и строится у тех повседневная речь. Но здесь-то и начинается главное, ибо при этом он старается достичь и достигает редкостной красоты, предельной, казалось бы, глубины звучания. Как? Особыми упражнениями. Лишь певцы-профессионалы стремятся к такому совершенству. А у Огороднова дети обычные, никем специально не отобранные (это важный момент!). В их вихрастой толпе, вылетевшей в перемену из классов, много и тех, кого в других школах записали бы в безнадежные «гудошники»: нет слуха, чего время зря тратить...

Познакомились мы с Дмитрием Ерофеевичем в Гатчине, уютном, зеленом пригороде Ленинграда, где в местном интернате он долгие годы вел уроки пения. Была весна, погожий апрельский день. И тут прилетел звук, сразу ставший продолжением солнечного дня. Это, бесспорно, песня, хотя странно: слов и мелодии как будто и нет, есть лишь поразительная чистота и неясность. Что, может, деревья запели: чего не бывает весной?.. Я двинулся на звук и скоро открыл двери интерната, окна которого смотрели в старый придворцовый парк. Заметил табличку: «Сегодня поет капелла».

Давно, признаюсь, не видел таких серьезных и вдохновенных лиц. Тут были не отличники, не середнячки, не привычные завсегдатаи отстающей «камчатки», тут была — капелла. Вот ребята подняли враз руки перед собой, вдохнули и — запели: «у-у-о-а... уль-а-а...» Те, кто находился в зале, а гостей на репетиции собралось немало, вслушивались, пораженные, в глубокой сосредоточенности подняв посветлевшие лица навстречу потоку звуков. Подвижный, худощавый человек дал знак, упражнение кончилось, началась песня...

Потом была Всесоюзная конференция по вопросам развития музыкального голоса и слуха детей и юношества. Настала очередь выступить с докладом Огороднову. Знал он — не все верят в его методику, не все поддерживают новое дело. Потому и решил: говорить не стану, пускай лучше послушают гатчинский хор. Спели в отведенные десять минут. Их попросили еще. Потом еще и еще. По единодушному желанию собравшихся пели ребята вопреки строгому регламенту более сорока минут.

Мы снова встретились через несколько лет уже в Москве, в школе-интернате № 42, куда Огороднова пригласили столичные ученые и педагоги продолжить свой эксперимент.

На третьем этаже музыкальный класс: ряды скамеек, проигрыватель, магнитофон, шкафы с нотами, специальной литературой. В центре — доска. к ней пришпилен большой белый лист, на котором странная несколько схема — «алгоритм постановки голоса»: две огромные яркие буквы «У», связанные плавными линиями. Посредине листа нарисован цветочек: тут, как выяснилось, следует непременно вдохнуть, то есть «понюхать цветочек».

«Вдыхайте плавно, чутко, — учит детей Огороднов. — Как вдохнете, так и запоете».

А вот и они, со сверкающими глазами, неуспокоенным от беготни дыханием, — пятиклассники. Дмитрий Ерофеевич ждет тишины, потом приглашает: «Ира, поработай». Девочка подходит к схеме, берет указку: «Внимание, начали!» И класс дружно поет, неотрывно следя за указкой, скользящей по линиям.

— Саша, смелее гласные! «А — рот открыт радостно, «о» — вниз, с достоинством. Не забывай: «ль», как вдох, с улыбкой. Улыбка — отдых. Молодец, хорошо!

Огороднов любит хвалить, спешит делать это. И я замечаю, какой напор радости сдерживает тот, к кому он обратился, как еще старательнее поет мальчик.

Впрочем, это не пение в привычном для нас понимании. Дмитрий Ерофеевич пошел на небывалое — почти отказался от пения на уроках... Пения. Точнее сказать, от разучивания бесконечного числа песенок, чем, увы, грешат. пытаясь хоть так, хоть этим разнообразием увлечь, заинтересовать ребят в других школах. А ребята упорно не увлекаются и норовят улизнуть с мячом на футбольное поле: тоже, мол, нашли урок — пение...

С уроков Огороднова убегать и не помышляют. Наоборот, нетерпеливо заглядывают в класс задолго до звонка, а ведь у него вначале только упражнения — вот эти, по схеме. В чем же дело? Да в методе. В основу его заложена смелая и гуманная мысль: все дети могут красиво и правильно выучиться петь, у всех без исключения есть музыкальные данные, надо только уметь развить их. Да, смелая, мысль, касающаяся ведь не чего-нибудь — музыки, где испокон веку господствовал строгий отбор, требовалась одаренность. «Не выйдет у тебя, голубчик, — медведь, извини, на ухо наступил...» — знакомый приговор.

В интернате № 42 так не говорят уже четвертый год. Здесь каждый талантлив, здесь каждый на виду, работает в полную силу, сменяя товарища у доски. «У-у-у... о-о-уль», — тянут дети, и надо видеть, какие счастливые у них при этом лица. Тут, признаюсь, не сразу я понял учителя: и чего, кажется, топтаться так долго на месте, да и звуки какие-то уж слишком простые... В том-то и дело — простые, комфортные для ребячьей гортани. («Сережа, и младенец умеет петь «уа-уа-а», а тебе чего стоит».) Здесь действует, по словам Огороднова, фактор благодати, когда полное — до тонкостей — овладение звуками приносит детям физическое наслаждение, когда гортань буквально счастлива от рождающихся в ней нот. Оттого и лица такие: мы можем, у нас получается...

Постепенно, бережно «ставится голос», развивается от систематических упражнений артикуляционный аппарат, обнаруживается музыкальный слух у каждого в классе. Зато потом ничего не стоит за считанные минуты разучить и с блеском исполнить любую сложную песню. Так и случилось однажды в консерваторском зале, где собрались профессионалы из профессионалов. Стряхнув налет искушенной сдержанности, они не жалели ладони для аплодисментов.

Как-то раз, во время одной из многих наших бесед, я рассказал Дмитрию Ерофеевичу о древней Мологе, приволжском уездном городишке, скрывшемся навеки под волнами Рыбинского водохранилища. Вернее, рассказал о тамошней гимнастической школе, кстати, одной из первых в России. Дело в том, что воспитанники ее, или гимнастеры — так их называли тогда, пели, и пели подолгу, собравшись в круг, сложив на груди могучие руки. Пение входило в программу занятий наряду со всевозможными сальто, кульбитами и стойками на трапеции. Считалось, что так вырабатывается верное дыхание, увеличивается объем легких, даже повышается выносливость...

— Эти гимнастеры были умнейшими людьми! — Словно незримая сила сорвала Огороднова с места; юношески легкий, он прошел актовый зал и со сцены торжественно заключил: — Пение может все!

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.