Они шли по обледенелым тротуарам, сворачивали в какие-то переулки, но Лешка не смотрел по сторонам — его взгляд притягивали лица взрослых, по которым быстрыми тенями пробегали озабоченность, тревога и беспокойство. И ему стало казаться, что черты этих лиц как бы позвякивают от напряженности. И очень скоро он заразился их состоянием и почувствовал, что сердце его начало суматошно трепыхаться от предчувствий чего-то ужасного и вот-вот выпорхнет из груди и затрясется от озноба на ледяном ветру. Но Лешкины ноги из-за того, что не смотрел он на дорогу, скользили на частых ледяных кочках, а потом с размаху тормозили на чистом асфальте. Из-за этого он беспрестанно терял равновесие и повисал на материнской руке. Мать с раздражением вздергивала его кверху и шипела что-то сердитое сквозь зубы. Он тогда отвлекался от переживающих невесть что взрослых и начинал пристально следить за дорогой, чтобы шагать только по чистому асфальту...

...Когда все они, гости и тетя Женя, решившая проводить их, поздним вечером вышли на улицу, Лешка изнемогал от сумятицы, которая клокотала в нем. — злость, досада, раздражение и разочарование возникали, как пена на поверхности закипающего бульона. Лешка и представить себе не мог, что эти часы в гостях пройдут так бестолково, в такой суматошности озабоченной, но пустой суете.

Неудачи навалились на него, едва он переступил порог. Дочка тети Жени, ему даже имя ее не захотелось запоминать, оказалась вовсе не красавицей — в очках и такой серьезной, что Лешка, как ни старался, так и не смог заставить улыбнуться ее хоть раз. Да ладно, и с этим можно было бы примириться, но взрослые, торопливо накормив детей обедом, отправили их с глаз своих долой в другую комнату. Мать при этом наказала Лешке следить за братиком и так играть с ним, чтоб тому даже в голову не взбрело приставать к ней. И началось!.. Едва Лешка, смирившись с тем, что не суждено ему принимать участие во взрослом веселье и «сватовстве», затевал партию в поддавки с тети-Жениной дочкой, как Петька с воплем набрасывался на него и требовал, чтобы играли с ним. И стоило Лешке, занятому серьезным спором, как же лучше — без отца или без матери, отмахнуться от брата, как тот, с ревом и нарочно топая ногами, бежал к матери жаловаться.

Мать громким голосом звала Лешку к себе и, ласково уговаривая, но пребольно долбя пальцем по голове, начинала увещевать его обходиться с братиком по-братски... Петька довольно прыгал на ее руках, а Лешка исподлобья и сердито смотрел на взрослых и видел их улыбающиеся, умиленные лица, но замечал, как в их глазах мерцает нетерпеливое ожидание, когда же он даст им наконец возможность заняться своими важными разговорами и делами.

И так — все время! Лишь перед самым уходом мать вдруг позвала Петьку и принялась его тетешкать и миловать. И Лешка с удивлением увидел, что на этот раз взрослые на самом деле очень рады его брату. И совсем не хотят оставаться наедине со своим взрослым весельем и будто бы даже страшатся этого. Тут вспомнилось Лешке, что сегодняшнее гостевание не простое застолье, а «сватовство», и догадался по лицу дяди Саши, намаявшемуся грустить, по сникшим плечам тети Жени, по сердито прищуренным глазам отца, что из этого «сватовства» ничего не вышло и что все мечтают теперь об одном: спрятаться по своим углам. Их нерешительность возмутила Лешку, и он засопел, придумывая выход... Но тети-Женина дочка, набравшись смелости, позвала его смотреть альбом с фотографиями. Лешка отпихнул ее и сразу за этим жестом вдруг ощутил, что не осталось в нем возмущения — оно сменилось растерянностью, обессилившей его: не знает он, как помочь этим людям, которых любит, — нет у него на это сил и такого умения... И Лешке захотелось спрятаться за дверь, укрыться в черной щели между шкафом и стеной — лишь бы не видеть никого и чтобы его самого оставили в покое.

Дорога до трамвайной остановки оказалась мучительной: взрослые, угнетенные и подавленные нескладностью своих отношений, не способные изменить их, вчетвером набросились на Лешку и его брата и принялись наперебой пытать расспросами. Да кого он, Лешка, больше всех любит? Умеет ли он читать и считать? Что ему больше нравится на завтрак? А на обед? А на ужин? Любит ли он праздники? И какой больше? Верит ли он в Деда Мороза и в Снегурочку? Много ли у него друзей и подружек? А как ему приглянулась тети-Женина дочка? Может быть, ему захочется встречаться с ней почаще? И прочее, и прочее...

Лешка отмалчивался изо всех сил, пыхтя от злости. Но они приставали, покудахтывая снисходительным смешком, и требовали обстоятельных ответов. Да еще и обижались, и считали его, наверное, неблагодарным, когда он отворачивался от них.

Наконец подошел трамвай, и пытка эта кончилась. Лешка влетел в почти пустой вагон, вжался в сиденье и прилип к стеклу: делайте, что хотите, а меня не трогайте!

Трамвай торопился в парк. От быстрого хода вагон шибко мотало и раскачивало на перегонах, его бока скрипели и ахали, на поворотах визжали колеса и жирно рокотал большой штурвал под рукой вагоновожатого. И Лешка отвернулся от окна не только потому, что за ним была глухая темень, но и из-за того, что плешинка чистого стекла дергалась перед его глазами, как сумасшедшая... Метались над головой ременные поручни и сухо стучали деревянными ручками, наскакивая друг на друга. В открытой двери кабины стояла толстая кондукторша в шинели, грызла семечки и разговаривала с вожатым. Голоса ее Лешка не слышал, только видел, как изредка она в смехе широко разевала рот (и тогда шелуха повисала на губе) и колыхалась всем телом, отчего железные щеки большой катушки с билетами на ее груди начинали угрожающе поблескивать в мутноватом свете тусклых желтых лампочек.

Неуютно и тревожно стало Лешке, и он с надеждой оглянулся на родителей, сидевших у противоположной стены. И вдруг увидел впереди матери тетю Женю и удивился: с чего бы это она не пошла домой, а поехала с ними?

И тут Лешку обдала теплая волна: неужели она еще на что-то надеется? Он с любопытством посмотрел на дядю Сашу. Тот, облокотившись на спинку переднего сиденья, на котором, ссутулившись, примостился отец, задумчиво слушал его и, не мигая, глядел поверх Лешкиной головы. И Лешке показалось, что дядя Саша в своих мыслях уже не здесь, а там, где он служит, и видит себя не таким, каким был до знакомства с красавицей тетей Женей, а другим уже. Нет, он по-прежнему хороший моряк и справедливый офицер, но стойко терпит и молча скрывает от всех муки и терзания, свалившиеся на него после разлуки с тетей Женей. Еще Лешке показалось, что дяде Саше нравится его новое положение страдальца и неудачника, что жалость к самому себе ему очень приятна. От этих предположений Лешке стало противно и беспросветно.

В этот момент он боковым зрением приметил какое-то движение и посмотрел туда — мать наклонилась к тете Жене. Лешка пригляделся и увидел, что у тети Жени, приткнувшейся головой к оконному стеклу, вздрагивают плечи. Мать тем временем торопливо сняла с коленей Петьку, посадила его на сиденье и, не обращая внимания на него, начавшего гундосить и тянуть к ней руки, тряся ладошками, встала над тетей Женей, низко склонясь и стараясь заглянуть ей в глаза. А через мгновение стала обеими руками бесцеремонно, как показалось Лешке, поворачивать ее голову к себе. Но тетя Женя упрямо вырывалась и силилась вжаться комочком в угол между скамьей и стенкой... «Что же это творится такое, люди добрые?!» — громко сказала мать и выпрямилась, с силой ткнув кулаками в бока. Отец и дядя Саша с тревогой вытянули шеи. И настороженно подошли к ней. Тут и Лешка сорвался с места. Оттолкнув отца, приткнулся к тете Жене и, пыхтя от волнения, спросил шепотом: «Ты чего, теть Жень?» И услышал голос густой, набухший обильными слезами и спотыкающийся об них: «Да-а-а... Ведь завтра-то... он... уезжааа-ет!» — и разрыдалась в голос, будто сгинул навсегда в далеких краях своей службы дядя Саша, а не стоит с ней рядом. Мать, ухватившись за отвороты дяди-Сашиной шинели, подтащила его к себе и сказала грозно: «Ну!» И дядя Саша, порывисто вздохнув и опустив голову на грудь, стал вдруг медленно, будто кто-то держал его под плечи, опускаться на ребристый трамвайный пол, покрытый крепкой наледью и грязным, растоптанным снегом, на котором белели подсолнуховая шелуха и использованные билеты...

Наконец, громко, как если бы пол на радостях сам сиганул к ним навстречу, стукнулся об него коленями и замер в напряженном молчании, лишь вытворяя что-то непонятное своей шеей — должно быть, хотел поднять голову и взглянуть на тетю Женю и не мог. Что-то скрежетнуло в его горле... И вдруг, приподняв над головой кулаки, испачканные нечистым, начавшим таять на них снегом, закричал: «Женя, я люблю вас! Выходите за меня замуж!» И Лешкина душа захолодела от веселой жути...

Но тут раздался ужасный грохот, и Лешка увидел сидящую на полу толстую кондукторшу с наехавшей на нос ушанкой: наверное, бросилась на крик, да поскользнулась на своих подбитых железными подковками сапогах. И так были уморительны недоумение и ошарашенность на ее щекастом лице, что Лешка засмеялся. И засмеялся еще сильней, когда увидел, что кондукторша, хлопнув себя по животу и сообразив, какой крик ее всполошил, тоже закатилась тоненьким и заливистым смехом. Через мгновение не смогли сдержать хохота и отец с матерью...

Когда Лешка, поскучнев от долгого и напряженного смеха, посмотрел на дядю Сашу и тетю Женю, то увидел, что она, прижимаясь щекой к его голове, лежащей на ее коленях, чего-то шепчет. Лешка насторожил уши и еле разобрал: «Дурачок... Ах, какой ты дурачок! Что же ты молчал?..» Ответов дяди Саши услышать было совсем невозможно.

А на следующей остановке они сошли... Тетя Женя, не оглядываясь, тянула за собой дядю Сашу. Возле двери он ухватился за поручень и оглянулся. И Лешка увидел, что счастливое лицо его вдруг погрустнело, а губы сморщились виноватой улыбкой Лешка хотел крикнуть ему что-то ободряющее, но дядя Саша, махнув рукой на прощание, выпрыгнул из вагона.

Остаток дороги отец и мать молчали. Кондукторша уже не разговаривала с вагоновожатым, машинально грызла семечки и временами оглядывалась на них. И тогда Лешка видел на ее лице странную смесь чувств, досадную для него: какие-то таинственность и загадочность, будто хотела она сказать: «А вот что я знаю про себя необыкновенно хорошее!» Но проступала вдруг сквозь эти чувства такая жалобность, что у Лешки начинало першить в горле, он хмурил брови и принимался пинать ногами сиденье, благо впереди никого не было.

Лишь свернув с Садового кольца в светлую от не тронутых пылью и копотью снегов темень сквера и очутившись в родном переулке, освещенном немногими окнами, за которыми еще хлопотали жильцы, отец, осторожно поправив спящего у него на руках Петьку и хрипло откашлявшись, сказал:

— Счастье-то... Оно, конечно, счастье! Но вот ушли люди... И, наверное, друзей стало меньше.

Мать долго молчала и только перед самым домом, уютно взяв отца под руку и крепко прижавшись к его плечу, подняла к нему лицо:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.