Полиэтилен аккуратненькими мешками заполняет упаковочный цех. Долго ему здесь не залежаться: с нетерпением ждут сырья Белоруссия, Прибалтика, Российская Федерация. Нет сейчас современного производства, которому не требовались бы изделия из полиэтилена. В производственном отделе то и дело звонки междугородной: «Нельзя ли заказать партию полиэтилена? Какая марка? Когда?»

...На улицах было прозрачно и солнечно. От луж и прогалин с прошлогодней травой пахло весной. И от влажного этого запаха и сильного света весело кружилась голова. Здесь, среди спешащих на работу новополочан, было особенно заметно, как они молоды, — редко-редко, на десяток одно, мелькало пожилое, в морщинах лицо.

В Новополоцке 34 тысячи жителей, а пенсионеров немногим больше тысячи. Естественно, что средний возраст колеблется где-то между двадцатью шестью — двадцатью семью годами. В промышленности и строительстве города занято около 13 тысяч человек. Комсомольцев в Новополоцке — 6 тысяч. Если учесть, что все самые активные среди молодых работников — комсомольцы, станут ясными те движущие пружины, что определяют стремительный, упругий городской ритм, четкий, как у новенького, отлаженного механизма.

Город живет как молодое, очень здоровое существо, у которого впереди все ясно и есть куда шагать, за что биться, есть юношеская уверенность в своих силах и беспредельность горизонтов. К семидесятому году новополочан будет уже 50 тысяч. Им построят за пятилетку

9 600 квартир. Еще через десятилетие город вырастет до 120 тысяч и сольется с Полоцком. Детские садики, плавательные бассейны, спортивные площадки, торговые центры, скоростные трамваи к промышленной зоне — все это будет, запланировано, финансировано. Ясно, какой повышенный тонус диктуется таким рывком. Все впереди, полустанков не предвидится.

«Люблю наш Новополоцк, юный и поэтичный город, — пишет молодой новополочанин Никола Сазанович. — Когда идешь по Молодежной, навстречу, отражаясь в мокром асфальте, шагают огни. Огни города — это его душа. Мой город не видел ужасов войны. Не довелось и мне испытать их. Это счастье мое и города. Лес и дома сошлись и идут берегом Двины, обнявшись. Лес любит тех, кто приходит к нему без топора... Выходя из лесу, я всегда мысленно обращаюсь к городу, как к своему сверстнику: «Здравствуй, мой город!»

О первооткрывателях

Рассказ про Катю Казакову и ее товарищей

Конечно, можно было остаться в Медведке. И, как отец и мать, братья, всю жизнь валить лес и, возвращаясь домой по вечерам, гладить лобастые головки племянников липкими, пахнущими смолой ладонями. Руки всегда в смоле — без этого нет лесоруба. Она бы, пожалуй, осталась, если б не смутное девичье ожидание необычного. Не ожидание даже, а предчувствие. Это предчувствие говорило ей, что счастье будет, но не здесь, в Медведке. И когда в Тихвинском райкоме Кате сказали, что идет набор на строительство дороги Коноша — Воркута, показалось — вот оно и есть!

Шпалы, гравий, стальные костыли, шпалоподбойки — метр за метром, за километром километр. Два года, хоть и тяжелые, прошли незаметно. Дорогу построили, а жизнь не определилась, не удовлетворила томительную потребность счастья. Девчата из их бригады, горланя песни, двинули на Абакан — Тайшет. А Катя с подружкой поехала в Минск — поступать в технологический техникум. Их приняли, но мест в общежитии не обещали. Подружка устроилась у тетки. А Катя, растерянно потолкавшись туда-сюда в поисках дешевого утла, вычитала на доске объявлений, что требуются рабочие на большое строительство под Полоцком.

От вокзала до строительной площадки ее подбросил лихой водитель МАЗа с буйной рыжей шевелюрой. Подминая ржаные колоски, круто затормозил: «Н-но! Приехали». Катя выпрыгнула из душной кабины на теплую под вечер землю, пряно пахнущую увядшей ботвой. В лицо пахнуло водой с Двины, показалось, что пахнет дальним, с горизонта лесом. От растертого в руке ржаного колоса остался во рту теплый мучнистый вкус. И Катя решила остаться, еще не зная, впрочем, что вот это ожидание и вера в счастье и есть уже настоящее счастье.

Насмешливая, бойкая бригадирша усмехнулась, разглядывая Катю: «Ну и цыплят набирают! Не переломишься?» Катя действительно казалась слишком беленькой и хрупкой среди обветренных коренастых девчат. Но когда утром пришли баржи со шлаком, цементом и гвоздями и девчата таскали весь день мешки под липкими августовскими лучами, беленький недомерочек вдруг показал стальную упругость своих мышц, тренированных лесоповалом и шпалоподбойкой. С тех пор, если кто из новеньких или соседних бригад пробовал подшутить над Катиной хрупкостью, бригадирша обрезала остряка весело и обидно. Впрочем, Катя и сама очень скоро показала, что она совсем не тихая и ее маленький вздернутый нос, доверчивые серые глаза, светлые беспомощные завитки и маленькие уши — словом, весь этот комплект робкой, ласковой девчонки — отнюдь не выражают ее характера. Характер у нее был напористый, твердый и деловой. И, пока девчонки крутили бигуди, утюжили юбки да бегали на вечеринки, она потихоньку сдала за девятый класс. Время было нелегкое: зарядили дожди. И без того болотистое Придвинье буквально разверзалось под сапогами. Ребята на руках выносили девчонок из грязи — вязнут, хоть плачь. Столовку — крыша да длинный стол на козлах — пришлось загородить и поштукатурить, иначе дождь косо лил прямо в тарелки. Шуток и веселья стало меньшее: уставали, спешили построить общежития. Нелегко было но такой распутице каждый день тащиться в окрестные деревни, где строители снимали тесные комнатки.

К ноябрю, когда запахло первым, еще мокрым снегом, построили двенадцать общежитий. Были все это засыпушки, и девчата фаршировали их шлаком с любовью и искусством, как уток к семейному празднику. И правда, это был праздник, когда по первому снежку, по талым лужам потащили тощенькие чемоданишки свои к общежитиям. Сразу стало как-то дружнее, привольнее, даже пахнуло домом. Основательно загрустили первые парочки, наклюнулись первые свадьбы.

По вечерам, выходя на крыльцо, Катя куталась в пальтишко, смотря на морщинистые от влаги звезды, вздрагивала от радостного предчувствия: вот-вот начнется город, стройка раскатится, нальется силой — не остановить. Они пришли сюда, и земля раскрылась перед ними тихой и безмятежной, как тысячи лет назад, и они вздыбили ее экскаваторами, разгладили бульдозерами, расчертили фундаментами. И девчата вроде Кати уже видели про себя город — высокий, сквозной, среди лесов. Катя прикинула, что без кранов такому городу не обойтись. И пошла на курсы крановщиц. Город уже диктовал, подталкивал ее судьбу. И Катя чувствовала: стоит зазеваться, остановиться — и уже не догонишь. Были они здесь все свои, на виду, сочувствовали друг другу, вместе радовались успеху. И Катя знала, что, проходя мимо ее крана, девчата не преминут сказать новенькой: «Вот здесь работает наша Катя!» — и помашут ей рукой. И чем выше будет кран, тем громче крикнут они: «Тут наша Катя!»

Перед выпуском крановщиков направили на практику в Минск. В Минске Катя зашла к подруге, той, что осталась у тетки и поступила в техникум. В уютной теткиной комнатке Катя рассказывала о своем городе, что продирался сейчас сквозь болота, еловые лапы, распутицу. Про столовку на берегу Двины, где щи пахнут дымом, про первый кран, привезенный недавно, и про вечеринки с винегретом и проигрывателем. От Катя от самой пахло дождем и елью, как, бывало, дома, в леспромхозе. И вдруг, заглянув в глаза подружке, она с удивлением увидела, что та вроде завидует ей. Может быть, именно в тот день Катя поняла, вернее, не поняла, а Почувствовала, что жизнь выбрана верно и все идет как надо. Нет, пожалуй, такое ощущение еще не приходит к двадцатилетним. Оно приходит позднее, когда перевал счастья уже пройден и дальше уже идти спокойнее и можно оглянуться и сказать: это было счастье!

Поднявшись впервые на кран, Катя устроила ревизию городу. Да, он был еще малехонький: группка одноэтажных коттеджей — и рядом уже Двина, лес. Баня, новая столовая (старую отдали под клуб), несколько двухэтажных домов и фундаменты, фундаменты, фундаменты. И, конечно, никакой фантазии не хватало, чтобы представить, что на глухом пустыре, которого избегали даже влюбленные, вырастет улица Нефтяников с магазинами и ателье, кафе и техникумом, училищами и банком. И не очень-то верилось, что вот такой шеренгой, плечом к плечу, зашагают по Молодежной девятиэтажные башни — кирпичные, комфортабельные, с балкончиками.

Однако городу пора уже было торопиться. Стальной махиной, в одночасье прянувшей из земли, подпирал его нефтеперерабатывающий завод. Уже вышел из палаток, вселился в основательные корпуса 16-й строительный трест. Уже легли на новенькие, пахнущие лаком столы планы на миллионы рублей, тысячи тонн металлоконструкций. Уже хлынули сюда со всех концов страны асы сварки и монтажа, мастера земляных работ, бетонщики и арматурщики. Хлопотливая, веселая неустроенность, чисто физическое напряжение первых строительных бригад сменились тем грозным напряжением перед броском, той наэлектризованной атмосферой массового героизма, которые сопутствуют большим стройкам, сжатым в сроках и чрезвычайно важным.

Когда Катю с ее краном перевели на заводскую площадку, это напряжение захватило и ее. Со своей высоты она видела панораму всего строительства. Прямо под нею бригада бетонщиков Петра Блохина заливала опалубки для фундамента первого цеха. Впрочем, Петра уже с ними не было, — его избрали комсомольским секретарем треста. Но на стройке Блохина все еще почитали как лучшего бригадира. Веселый, подвижный, как огонь, что скажет, то разобьется, но сделает, Петр умел с обычной своей бригадой совершать удивительные в общем-то вещи. Этого как-то не замечали, пока не ушел он из бригады секретарствовать. Только тогда Антон Уласевич, его преемник, почувствовал, какой непростой был Петька бригадир и как весело я легко умел затянуть ребят на дело, нужное и ответственное, но порой чертовски невыгодное и рискованное. Бригада бетонщиков была их домом, и звание коммунистической они носили по праву, достойно и с убеждением. Работали, как один кулак, отдыхать ездили всем гуртом к матери Петра в Сурожский район: рвали яблоки прямо с веток, пили теплое, пахнущее сливками молоко. Зимой, повизгивая настом, вместе ходили по синей лыжне, вместе мастерили альбом Новополоцка. Когда бригадир ушел, стало ясно, что вся эта взрослая семья из очень разных ребят, совсем не ангелов, держалась в общем-то одним человеком. Петр н секретарем был настоящим: не любил бумаг, лозунгов, показухи. Во всем докапывался до сути, был участлив, весел, неисчерпаемо энергичен. Мелочи он отбрасывал, не раскапывая, зато в серьезном деле, коих в пору становления было немало, умел разобраться беспристрастно и основательно. Уважали его все, даже те, с кем он обошелся сурово, со всей юношеской непримиримостью. Девчонки втихомолку любили секретаря: при всем прочем он был еще рослым, красивым брюнетом. Но Петру постоянно было некогда: он учился заочно в институте, не забывал свою прославленную бригаду да и секретарем был не по званию, а по делу. В общем, девчонки вздыхали безответно и сердились, потому что со стороны казалось, что Блохину все дается легко и весело. И только когда он умер в неполные двадцать три года, буквально сгорел, потряся всех нежданно-негаданным горем, поняли, какую нелегкую брал он на себя ношу и как старательно, не считаясь с собой, ее нес.

Еще вечером в его кабинетике, где был раньше штаб стройки, а теперь почта, клеили стенгазету, острили, спорили. Заметно было, что Петру не по себе. Он температурил уже вторую неделю, но все как-то было некогда: то бюро, то нужно награждать участников эстафеты, то монтажники выходят на сверхответственное задание. Петр подшучивал над своей слабостью: «Ничего, вот построимся — лягу и неделю буду спать!» А утром его не стало — не выдержало сердце, подвело.

Катя и сейчас помнит, как кто-то из шестнадцатого общежития прибежал на стройплощадку. И как бежали, расстегиваясь на ходу, его, Петровы, бетонщики. И как траурно ревели клаксонами матерщинники-шоферы, которым, казалось, море по колено и сам черт не брат. И как плакали ребята, не скрываясь, у длинного, пахнущего лесом гроба.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.