– И он, – писал Крейн, шурша в тишине мелом, – поникнет над ненужной урной, Наполненной золой останков жизни бурной.

Закончив, Крейн осторожно ПОЛОЖИЛ мел и отошел назад, чтоб взглянуть йа написанное. Снаружи через открытое окно с благоуханием подстриженных газонов доносился девичий смех, а в тишине аудитории слышалось лишь затаенное дыхание.

Резко прозвенел звонок, возвещая начало занятий. Когда он утих, Крейн обернулся и взглянул на студентов. Это был долговязый, тощий парень, ему было всего девятнадцать лет, но он уже начинал лысеть. В разговоры он почти не вступал, а если и разговаривал, то негромким, хриплым шепотом.

У него, похоже, не было друзей, его ни разу не видели с девушкой, и казалось, что все свободное от занятий время он проводил в библиотеке. Брат Крейна был защитником в футбольной команде, но их редко видели вместе,

и тот факт, что громадный, стройный атлет и похожий на пугало книжный червь были членами одной семьи, казался тем студентам, кто знал их обоих, аномалией евгеники.

Стив знал, зачем Крейну понадобилось прийти пораньше и написать на еще чистой доске две строфы из эпитафии Шелли. В прошлую субботу вечером его брат, возвращаясь с матча из Сан-Франциско, погиб в автомобильной катастрофе. Вчера, в понедельник, были похороны. Сегодня был вторник, и Крейн впервые после смерти брата появился на занятиях.

Крейн стоял лицом к аудитории, его узкие плечи сутулились под пиджаком из светлого твида, нескладно сидевшим на нем, и бесстрастно оглядывал студентов. Он еще раз взглянул на написанное, словно убеждаясь, что проблема, которую он изложил на доске, решена правильно, потом снова повернулся к группе рослых, румяных, цветущих :калифорнийских девушек и парней, необычно серьезных и слегка смущенных этим неожиданным прологом к занятиям, и начал читать.

Читал Крейн ровно, без всяких эмоций в голосе, рассеянно прохаживаясь перед досками, изредка он оборачивался к тексту и касался пальцем конца слова, запинаясь перед новой строкой, словно ему вдруг открывался в ней какой-то новый смысл.

Моллисон, давно уже расставшийся с надеждой оказать какое-либо воздействие на закаленные солнцем мозги юных калифорнийцев хрупким молоточком романтической поэзии XIX века, стоял у окна, время от времени кивая головой в такт ритму стиха, и изредка почти беззвучно шептал строки в унисон с Крейном.

– «...останков жизни бурной», – произнес Крейн по-прежнему ровно и невыразительно, словно он прочел обе строфы, просто демонстрируя память. Последний звук его голоса замер в тишине аудитории, он оглядел студентов сквозь толстые стекла очков, не требуя ничего. Потом он прошел в дальний конец аудитории и начал укладывать книги.

Моллисон, очнувшись от созерцания залитых солнцем газонов, вертящихся дождевателей и теней деревьев, трепетавших на ветру, отвернулся от окна и медленно направился к своему столу. С минуту он близоруко вглядывался в строки, написанные на досках, потом рассеянно сказал:

– На смерть Китса. Занятия окончены.

Студенты тут же вереницей двинулись к выходу, стараясь не глядеть на Крейна, понуро склонившегося над своими книгами.

Стив вышел из аудитории одним из последних и стал дожидаться Крейна. Кто-то должен сказать что-нибудь, что-то сделать, прошептать слова сочувствия, пожать ему руку. Стиву не хотелось брать это на себя, но все уже разошлись. Когда Крейн появился, Стив присоединился к нему, и они вместе вышли из корпуса.

– Моя фамилия – Денникотт, – сказал Стив. – Знаю, – ответил Крейн.

– Можно задать тебе один вопрос?

– Конечно. – В голосе и поведении Крейна не было и следа скорби. Он щурился от солнца сквозь очки, но это было и все.

– Почему ты это сделал?

– Тебе не понравилось? – Вопрос был резким, но тон – мягким, беззаботным, беспечным.

– Да нет, – сказал Стив. – Просто я хочу знать, для чего.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.