Сначала вот о чем. Была одна минута, даже, пожалуй, мгновение, когда входили мы с Сережей Пичугиным, бригадиром комсомольско-молодежной бригады слесарей московского станкостроительного завода «Красный пролетарий», в высокий, темноватый цех, а навстречу нам по узкому проходу, заставленному станками, заваленному готовыми деталями, шел рабочий на костылях. Шел он небыстро, привычно и ловко кидая свое литое тело между станками, шел, вроде и не глядя под костыли, под единственную свою ногу. Вспыхнула, затрещала, рассылая багровые искры, электросварка, и лицо человека, немного запрокинутое вверх, было в этом пронзительном свете очень молодым. Но это только показалось. Сместился призрачный свет, человек поравнялся с нами, мы посторонились, и увидел я, что рабочий вовсе не молод, волосы побила седина, морщины иссекли желтоватую кожу у глаз и на лбу.

– Сафонов... Наш... – негромко сказал Сережа. – Сергей Иванович еще до войны на заводе работал. Слесарь. После войны снова вернулся... Минометчиком на фронте был...

Он помедлил и, чтобы не было неясности, как-то сухо и официально добавил:

– Работа у Сергея Ивановича сидячая: прокладки для станков режет, Один из лучших закройщиков.

Снова тревожно вспыхнула сварка, высвечивая точки от костылей, оставшиеся на блестящем, жирном от масла полу, и что-то будто обожгло меня. Обычные, такие знакомые сигналы точного времени, слабо донесшиеся из репродуктора сквозь гул цеха, отбили иное, совсем другое время.

...Увидел я себя худым пацаном, остриженным, как тогда полагалось, под нуль. Увидел послевоенный госпиталь для тяжелораненых: палату, винты с расплывшимися пятнами, запавшие глаза, острые, восковые носы солдат. А мы по поручению совета дружины читаем «Стихи о советском паспорте», поем под трофейный аккордеон «Катюшу», «Летят перелетные птицы», «Землянку» и еще по специальной просьбе и сверх всякой программы «Давай, товарищ, закурим по одной».

Мы приходили в свою палату – номер семнадцать – не раз и не два и знали всех раненых: и кто откуда родом, и у кого какие и за что боевые награды, и какое ранение. Мы писали письма под диктовку или так – от себя, на всю жизнь запомнив названия вологодских, калужских, архангельских и других российских деревень. Только один солдат, весь закованный в гипс, как в скорлупу, не писал, не получал писем, не разговаривал с нами да и вообще ни с кем в палате. Он и есть-то не мог, не то что говорить: кормила его старушка нянечка с ложечки, как я свою маленькую сестренку.

Мы пели песни и читали стихи в палате в один такой же вот весенний день, когда почувствовали вдруг, что петь не надо: все раненые глядели на койку, где лежал молчаливый солдат. Потом пришли санитары, положили негнущееся тело на носилки, накрыли простыней и унесли. Мы онемело смотрели на пустую койку со смятой еще подушкой, прислушиваясь к шаркающим, уходившим все дальше и дальше шагам.

– И война кончилась, – шепотом сказал кто-то из раненых. – А все бьет и бьет...

Почему же я вспомнил сегодня ту послевоенную и далекую весну? И палату? И эти слова?

– Все бьет и бьет...

Наверное, Сережа тоже думал о чем-то своем; потому что медленно и доверительно, будто знакомы давно, сказал:

– Вчера из дому письмо получил – батя в больнице. Обезножел совсем. Как он там? Беспокойный такой и без ног? Веришь, как с фронта пришел – в отпуске ни разу не был. Все работал, все работал...

И вдруг заторопился, кивнул головой в сторону конторки мастера, выгороженной в углу цеха:

– Пошли, я же тебе документы да обязательства наши показать хотел.

И мы пошли дальше. Пошли через цех, вернее, через четвертый его участок, который жил размеренной своей жизнью: металл раскраивали, резали, сгибали, сваривали, сверлили, правили, шлифовали, проходили еще раз, напоследок, напильником или «бархатно» шкуркой – и вот она, готовая продукция, уже едет на электрокаре из цеха на сборку. Едет «одежда» токарных станков – щитки, поддоны, короба, венцы, шкафы и еще десятки и десятки деталей, без которых «король» – новейший станок с числовым программным управлением – пока еще «король голый». И тут нет преувеличения: для одного только серийного токарного восьмишпиндельного полуавтомата 1К282 участок выпускает детали более двухсот наименований. Сами судите: куда годен станок без одежки?! Сережа шел чуть впереди, слегка притрагиваясь темной, в масле рукой к готовым деталям, к их синеватым, еще

не окрашенным бокам, будто проверяя точность размеров или качество обработки.

– Знаешь, – сказал бригадир как бы между делом, – мы с ребятами часто на всякие зарубежные выставки ходим. Как станки привезут – идем смотреть, сравнивать: лучше, хуже, на уровне. Сам понимаешь, как когда... А вот по качеству «костюма» многие фирмы мы обходим. Факт.

Сережа прав: почти две трети станков выходят из заводских ворот с государственным Знаком качества. Краснопролетарцы сегодня стараются работать под девизом «Любой станок со сборки можно отправить на экспорт».

Между прочим, именно здесь, на «Красном пролетарии», выпустили первый наш советский токарный станок – знаменитый ДИП-200, который хорошо знает не одно поколение токарей.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.