– Вот это место, – хриплым шепотом сказал Крейн.
Он заглушил мотор и вышел из машины. Стив последовал за ним и стоял рядом, пока Крейн близоруко разглядывал дерево сквозь стекла очков. Крейн коснулся рукой края раны.
– Эвкалипт, – сказал он. – По-гречески – «хорошо покрытый», цветы его имеют форму чашечки. Дерево семейства миртовых. Будь я настоящим братом, – сказал он, – я приехал бы сюда в субботу утром и свалил бы его. Тогда брат был бы жив. – Он легко провел рукой по шероховатой, расщепленной древесине, и Стив вспомнил, как он утром касался пальцем исписанной доски, словно под ее покрытием, под мелом последнего «с» в слове «Адонаис» он ощущал липкую сохнущую древесину. – Кажется, если по-настоящему любишь брата, то почувствуешь, что надо поехать и свалить дерево, правда? Я читал где-то, – сказал он, – полагают, что египтяне применяли для бальзамирования эвкалиптовое масло. – Его пальцы снова коснулись ободранного места. – Что ж, я не свалил его. Пошли.
Он зашагал к машине, не оглядываясь на дерево. Сев за руль и глядя, сощурившись, на дорогу, он подождал, пока Стив устроится рядом.
– Для матери с отцом это ужасно, – сказал он, когда Стив захлопнул за собой дверцу. Шумно рассекая воздух, мимо пронесся груженный апельсинами грузовик, распространяя в воздухе благоухание сотни свадеб. – Знаешь, мы ведь живем дома. Кроме нас с братом, у родителей никого не было, они смотрят на меня и невольно думают: «Если это должно было случиться с одним из них, то почему не с ним?» – это видно по их глазам, они знают, что видно, и знают, что я согласен с ними, они чувствуют себя виноватыми, и я ничем не могу им помочь.
Он завел мотор, действуя нервно и неуверенно, как человек, только что научившийся водить машину. Развернувшись в направлении Лос-Анджелеса, они тронулись в обратный путь. Стив взглянул на дерево еще раз, но Крейн упорно глядел на дорогу прямо перед собой.
– Надо бы поесть, – сказал он. – Я знаю местечко милях в десяти отсюда, там неплохо готовят моллюсков.
Они сидели в обветренной хибарке с окнами, выходившими на океан, перед ними стояли тарелки с морским ухом и пиво. Из музыкального автомата неслась мелодия «В центре города». Они слушали эту пластинку уже в третий раз. Крейн опускал в автомат монету за монетой и нажимал одну и ту же кнопку снова и снова.
– Я в восторге от этой песни, – сказал он. – Субботний вечер в Америке. Вакханалия Будвейзера.
– Все в порядке, мальчики? – Официантка, полная, слегка подкрашенная блондинка лет тридцати, стояла у стола и улыбалась им.
– Все просто великолепно, – сказал Крейн чистым, звучным голосом. Официантка хихикнула.
– Очень рада слышать, – сказала она. Крейн внимательно оглядел ее.
– Что вы делаете, когда штормит? – спросил он. – Когда что? – Она непонимающе нахмурилась.
– Когда штормит, – сказал Крейн. – Когда дует ветер и в море вздымаются волны. Когда юные моряки тонут в бездонной пучине.
– Вот тебе на, – сказала официантка. – А я думала, мальчики, вы пили одно только пиво.
– Я рекомендую якоря, – сказал Крейн. – Вдруг дунет ветер, хлестнет прилив, и вы, огибая рифы, поплывете к Японии.
– Передам хозяину, – с усмешкой сказала официантка. – Вы рекомендуете якоря.
– Вы находитесь в опасности, леди, – серьезно сказал Крейн. – Не думайте, что это не так. Никто не говорит откровенно. Никто не скажет вам даже одного процента истинной правды. – Он взял одну монету из кучки лежавших под рукой и протянул через стол официантке. – Будьте любезны, опустите в автомат, – церемонно сказал он.
– А что вы хотите послушать? – спросила она.
– «В центре города», – сказал Крейн.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.