Действительно, Сашка с некоторых пор стал бояться воды. По утрам разбудить его не было никакой возможности. Он дважды опоздал к началу смены, и его предупредили на заводе, что еще один случай — и за злостное нарушение трудовой дисциплины Сашку отдадут под суд по всем строгостям военного времени. Тогда-то Ахмет Ахметыч, чтобы спасти внука, и стал по утрам обливать его из кружки ледяной водой, поскольку никакие другие способы не помогали. А способов было много. Сначала дед стаскивал с Сашки одеяло — а ему хоть бы что! Потом, кряхтя, сталкивал его на пол — Сашка не просыпался. Дед свирепо тер ему уши, как пьяному, — Сашка мычал и продолжал сладко посапывать. Сон заменял ему еду — ведь еды-то было с гулькин нос, паек! И на малом семейном совете порешили: пусть Сашка переходит в общежитие. Там все-таки много ребят, и коллективными усилиями они заставят Сашку просыпаться по утрам. Внук был спасен от возможных неприятностей, а вот дед тосковал без Сашки.

— Дед с тобой был, бабка?

— Он в другой очереди стоит. Чего принесет и принесет ли, не знаю. Слабеет Ахмет, Костя. Откуда силов-то взять?

Звонок в квартиру. Почтальон с письмом от мамы?.. Или Нина?.. Нет, это сосед. Дядя Митя, старший лейтенант. Костя слышит его громкий, уверенный голос, голос человека, который знает, что делает,

— Как вы тут, Аграфена Кузьминична? Живы? Ничего, ничего, скоро полегче будет... А Костя? Здесь еще?

— Ну-ка, Митя, зайди, поговорим. Да не шуми. Эка топаешь! Спит Константин, — степенно ответила Аграфена.

Костя улыбнулся. Славная бабка.

...Тогда, после бала, в третьем часу голубого утра, он неторопливо шел посреди улицы, по центральной белой черте. Умытая, чистая, застывшая Москва провожала его молчаливыми взглядами окон. Потом Костя свернул к бульвару, в старые переулки, где доживали свой век двухэтажные дома с унылыми подворотнями и свирепыми, разгульными кошками.

Он шел к Нине. Он думал о Нине. Ему хотелось немного постоять под ее окнами, помечтать, представить ее спящей — теплой и нежной. Он вышел к большому скверу, стиснутому каменными остовами домов. За клейкой пеленой лип и кустарника мелькнула тусклая пластина пруда. До Кости донеслись отдаленные звуки фокстрота «Блондинка». Где-то заводили патефон. «Вот, черти, гуляют, и сон их не берет, — подумал Костя. — Кажется, в ее доме. Но у Нины вчера болела голова. Она, может, не спит. Нет, это просто свинство с их стороны...»

Нина действительно не спала.

Остановившись на дорожке сквера, напротив ее окон, Костя понял, что именно там, на втором этаже, в ее квартире, играет патефон. Слышался беспорядочный разговор, приглушенный смех, кто-то передвигал стулья. Из окна на мостовую упала потухшая папироса. Выглянула Нина и сказала, обращаясь к кому-то в комнате:

— Витька, дурак, зачем соришь? Я чистоту люблю — и дома и везде. Терпеть не могу нерях.

У Нины вечеринка. Своя, выпускная. А он, Константин Соколов, вне игры. Витька... Что за фигура? И компания, о которой Костя не имеет понятия. До сих пор он был уверен, что их только двое: Костя плюс Нина. Он и она.

Это была беда, внезапная и тяжкая. Косте стало больно и стыдно, но почему-то не за Нину, а за себя, словно он совершил скверный, недостойный поступок, подглядев чужую тайну. Костя с тоской вспомнил ленивый, капризный голос Нины по телефону, и теперь вся эта фальшь, вся расчетливость и обдуманность ее лжи представились ему так ясно, что он почувствовал, как стыд, жалкий и липкий, проникает в сердце, ползет по спине, обволакивает мускулы рук и холодит пальцы.

«Левый край, правый край, не зевай»... Эх ты, левый край! Прозевал свою игру. А даже в «Красном спорте» тебя отметили: «У Соколова трудно отобрать мяч. Ему бы за основной состав выступать; жаль, молод». Получи, Костенька, гол в собственные ворота. Отличный гол. Прямо в девятку. Ты лопух, Соколов, ничтожество. Как тебя, а? И кто! Нина. Ей все можно. Она же взрослая, почти на год старше тебя.

Нет, он не ворвется к ней в квартиру и не будет бить морду Витьке или любому другому из неизвестной компании, хотя он может сделать это совершенно свободно, и не скажет Нине жестоких и справедливых слов. На ее совести обман, совесть ей и судья.

И он побрел по гладкой песчаной дорожке сквера. И было пусто и в нем и вокруг.

На пруду приводили себя в порядок лебеди. Они хотели быть красивыми. Над крышами светлой, широкой волной катилась заря...

В дверь постучали.

— Костя, можно к тебе? Костя поднялся с кушетки.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.