Серое небо низко висело над городом, падал редкий снег, и Косте Соколову, шагавшему гулкими пустынными переулками от Первой Мещанской, не верилось, что всего месяц назад в Москве было почти лето: светило теплое солнце, дрожал воздух над мостовой, и во дворах над последними цветами и привядшими газонами порхали сонные бабочки. На площади Маяковского, напротив дома с химерами, красноармейцы ломами дробили асфальт и в черные бугристые выбоины вкатывали орудия, тускло блестевшие зеленой краской. Их немые жерла смотрели вдоль улицы Горького в сторону Белорусского вокзала — оттуда мог прийти враг.

Костя возвращался от тетки, сестры покойного отца. У нее в квартире снова погас свет, и Костя уже который раз за месяц ставил очередной «вечный жучок». В кармане его пальто лежала коробка «Казбека», подарок тети из довоенных запасов. Папиросы можно выменять на что-нибудь съедобное. Он остановился у гранитного камня — будущего памятника поэту. И смотрел, как спокойно и деловито работают бойцы. Они были молоды и круглолицы. Костя подошел к одному из орудий и осторожно погладил обод колеса. Он представил, как сердито вздрогнет от выстрела пушка, и через мгновение, где-то впереди поднимется огненный столб разрыва, и вдребезги, как граненый стакан, разлетится немецкий танк... — Не балуй, парень, — сказал боец в белом дубленом полушубке. — Нашел игрушку...

— Я ничего, — смущенно ответил Костя и сделал шаг в сторону от орудия. — Я просто так. Я интересуюсь. — И добавил нерешительно: — Значит, прямой наводкой?..

— До этого, полагаю, дело не дойдет. А это на всякий пожарный... Костя благодарно кивнул и вытащил из кармана «Казбек». Резанул по

кромке ногтем, раскрыл пачку:

— Закуривай, товарищ. Все лучше махры.

Красноармеец молча взял папиросу, степенно закурил, а Костя отправился дальше, домой.

Во дворе, на лавочке под голым одиноким тополем, трое мальчишек играли в карты. Он подошел к ним, с минуту смотрел на их горящие азартом лица, на грязные, потрепанные карты. Рассердился и, не выдержав, процедил сквозь зубы:

— И вам не стыдно? Такое время, а вы... в «очко»? Катитесь отсюда! И чтоб духу вашего не было!

Связываться с таким высоким, здоровым парнем не имело смысла, и игроки, ругаясь, бросились бежать. На скамейке остались трофеи — карты и мелочь — медяки, гривенники, пятиалтынные. Костя собрал деньги, пересчитал: пожалуй, хватит на два стакана газировки с пахучим и сладким сиропом «Шамхор» в магазине «Соки — лаборатория». Костя подбросил мелочь на ладони, положил «трофеи» обратно на скамейку и, не торопясь, двинулся к парадному. Он не видел, как метрах в тридцати от него, из-за угла соседнего дома выглянул один из троицы и, размахнувшись,

швырнул ему в спину камень. Камень — небольшой, величиной с детский кулачок, — угодил Косте между лопатками, но его спасли расстояние и добротный драп старенького пальто. Удар получился робким — и не удар вовсе, а так, тычок.

Костя оглянулся. Мальчишка, не таясь, плакал, размазывая по лицу слезы, хлюпал носом и задирал:

— Подумаешь, футболист липовый... Давай стыкнемся... Ну?

— Дурак ты, шпингалет. От тебя ж мокрое место останется. Забирай свое барахло. Очень мне нужно. Я бы добавил тебе... совести... — Соколов вздохнул. — Только ведь совесть не подаришь... Постукали бы в футбол, что ли...

Мальчишка перестал хныкать, постоял, переминаясь с ноги на ногу, и бочком, весь настороже, двинулся к скамейке. За ним появились и остальные двое, такие же жалкие и растерянные.

В квартире тишина. Соседи — бабка Аграфена и старик Ахмет Ахметыч — стоят, видно, в очереди за крупой или картошкой. Внук Ахмета Ахметыча, чернявый пятнадцатилетний Абдурахман, или попросту Сашка, перебрался недавно в заводское общежитие. Остальные жильцы покинули квартиру еще в начале сентября: кто ушел в армию, кто эвакуировался. Костина мама, Мария Ивановна, уехала в Арзамас к дальним родственникам. У нее часто болела голова, и ей нужен был покой. Косте Соколову тоже скоро выйдет срок, он верит в это. Сегодня ему исполнилось семнадцать, он пока не призывной, но ему хочется на фронт, на позиции под Москвой. Фронт близко. К ночи, если нет налета, Костя открывает форточку и прислушивается: над городом висит ровный тревожный гул, словно глухое ворчание ушедшей за горизонт грозы. Канонада?.. А может, это ему только кажется?..

Не снимая пальто, Костя прошел на кухню и из кладовки под окном достал сухую колбасу, отрезал два тонких кружочка и стал жевать. Остальные припасы — две банки крабов «чатка» с яркими экспортными этикетками и килограммовый кулек изюма — он не тронул. Все эти деликатесы ему достались совершенно случайно. На днях ближайший продмаг произвел срочную распродажу, и на деньги, которые тогда были у Кости, он купил это сказочное богатство. Вот бы выставить на стол, накрытый крахмальной скатертью! Только нет мамы и нет гостей. Ничего, когда он будет уходить, совсем уходить (он уговорит этих бюрократов в военкомате), он отдаст крабы и изюм старикам соседям. А колбасу съест сам.

В комнате стоял холод. Костя включил электропечку, поставил ее около кушетки и прилег отдохнуть, опустив ноги на пол, — неудобно, но тепло. А на руки можно дышать.

Костя вспомнил, как пять месяцев назад, вернувшись из больницы после операции аппендицита, он лежал на этой кушетке и целую неделю купался в волнах маминой заботы. Его желания угадывались, его прихоти исполнялись, стоило ему лишь томным, слабым голосом о чем-нибудь попросить.

Как-то днем в передней раздался робкий звонок. Хлопнула входная дверь, и Костя услышал какое-то шушуканье. Через несколько минут с пышным букетом сирени к нему подошла мама. Косте стало тревожно и радостно. Он догадался, кто сейчас стоит в передней, только зачем же букет?!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.