Двоеуозера

– Теперь уж точно не укусит, – в первый раз сказал правду мальчишка.

– Я посижу на этом камне, – показал на серый валун Васильков, – и постараюсь вспомнить кое-что из наших отношений.

– Например? – спросил лесник.

– Ондатры с перемерзшего озера.

– Давняя история.

– Но свежа память.

Боль понемногу забылась, и лесник обрадовался, поняв, что Васильков лгал, когда говорил о том, что жизнь его угаснет на закате этого дня.

Но была еще другая боль, молчаливая и покорная, которая застыла на ослепительно белом снегу в первый год его работы на кордоне. Мороз тогда особенно лютовал. Он заматерел высоко в горах, а спустившись вниз, закалил в студеном горниле деревья, придав им хрупкость пережженной стали. По ночам деревья, что послабее, лопались с оглушительным треском вдоль стволов. Зверье, спасаясь от холодов, спускалось с хребтов вниз, к подножиям гор, или же разбредалось по падям. И Рожковскому пришлось несколько дней кряду развозить по кордону стожки сена для их подкормки.

Вышел он и на дальнее, совсем крохотное озеро. Лесник еще летом приметил здесь небольшую ондатровую колонию. И сейчас он точно не знал, ушли ли вместе с обильными дождями зверьки по осени в сторону Иван-озера или же остались здесь.

Все-таки он вытащил из саней пешню и вонзил ее острый наконечник в лед. Лед кололся на огромные голубые глыбы, и Петр отбрасывал их в сторону. Они падали за его спину и там дробились на мелкие осколки. И когда морозный воздух со свистом ворвался в лунку, а в глубине вскипела вода, Рожковский забросил пешню в сани и поехал дальше, не оглянувшись назад. А надо бы...

Солнцу надоело обогревать низко висящие над землей тучи, и, скользнув по небосклону, оно выкатилось на чистое пространство, высушило и старательно расчесало своими лучами сердито встопорщенные иглы хвойных деревьев.

Память не была чванлива. И поэтому каждый без труда вспомнил то, о чем думал.

«Тогда лунка, выдолбленная тобой, – вспомнил Васильков, – не помогла ондатрам. Я шел за тобой следом и набрел на это озеро. Как ошалелые, выскакивали они из проруби и ползли в сторону Иван-озера. Некоторые из этих крыс проваливались в снег, откуда уже не могли выбраться. Они бы все равно передохли. Просто не смогли бы доползти до озера. Я их брал за лапы и бил о сосну. Потом бросал в сани. Последнюю ондатру я оставил. Решил посмотреть, далеко ли она сможет уползти по такому снегу. Крупная, она была намного сильнее остальных. Когда я подходил к ней, она переворачивалась на спину и мелко перебирала уже отмороженными лапами...»

Рожковский на обратном пути еще раз решил завернуть на озеро. Вдалеке увидел, как по глубокому снегу вел под узду коня человек. Иногда он останавливался, для чего-то наклонялся, а выпрямившись, с силой взмахивал рукой.

«Я повял, в чем дело тогда, – вспомнил Рожковский, – когда увидел оставленные на льду чуть заметные отпечатки лапок. Это были следы ондатр. Они спасались. Когда водоемы перемерзают, то ондатры их покидают. Через свои норы они уже не могли проникнуть на берег. Снег слежался и плотной пробкой закупорил выходы. Если бы я знал, то сидел бы у лунки и ждал, когда зверьки начнут выбираться наружу. Их еще можно было перевезти на Иван-озеро.

Уже потом я сообразил, зачем ты наклонялся. Ты их убивал. Все деревья на уровне плеч были забрызганы кровью. Последнюю ондатру ты не тронул. Решил поразвлечься. Ступая за вей следом, ты приседал даже от смеха. А когда это развлечение прискучило, ты ударом ноги отбросил ее далеко вперед. Проходя мимо сосны, схватил ондатру за лапы, чтобы размозжить ей голову. И тогда...»

Васильков встал, и его тень шагнула вперед по тропе, скользнув по лицу Рожковского.

– Я уезжаю, – тусклым голосом сообщил он, – ; и буду здесь поздним вечером. Ближе к полудню леснику стало лучше. Ноги обретали силу, каменный обруч,

давивший на грудь, лопнул. Прохлада, исходящая из влажной глубины леса, выгнала жар из головы, и теперь он даже вставал и мог делать по нескольку шагов вперед. Выдохнувшись, Рожковский падал на тропу. Луч нежаркого осеннего солнца проторил себе средь зарослей дорогу в самой подошве горы, и по обочинам этой дороги копошились, словно живые существа, голубые тени...

...Лесник устало прикрыл глаза. На ослепительно белом снегу увядали красные саранки, ярко вспыхивали рубины и догорали жарки: стекавшая каплями кровь с деревьев окропляла пышные сугробы и застывала на них мелким бисером.