Дороги, кроме неба, нет

У одного из шурфов Роман Харитонов не выдержал и попросил у Гены лоток.

Лоток переваливается с боку на бок, чуть подается назад, так что вода устремляется к задней стенке и вдруг плавным, но сильным движением посылается вперед. Песок, мелкие камушки исчезают в жерле шурфа. И опять с боку на бок, назад, вперед. Представляю, какое это удовольствие вот так на корточках бродиться в воде с увесистым и непослушным лотком. В пятке лотка остаются только самые тяжелые частички. Но, увы, среди них ни золотники. Роман молча нагребает второй лоток. Гена, сопя, помогает ему: он уважает упорство. Мы с Олей попрыгиваем у шурфа и похлопываем сапогами. Холодно.

Когда мы вернулись, в балке уже горела свеча и на столе благоухала огромная сковородка с жареной колбасой и омлетом из яичного порошка. Не помню ничего более вкусного, чем содержимое этой сковородки. Кажется, мы съели все. Ребята смотрели на нас, улыбаясь, а чернявый опробщик, автор омлета, скромно стоял у притолоки, как молодая хозяйка, счастливая, что угодила гостям. От свечи было уютно и таинственно, как на картинах Рембрандта. Слова, улыбки, лица доходили, будто издалека, сквозь густую, полупрозрачную завесу.

- Этой весной выйдем на Рывеем, - мягко кружились слова Гены, и лицо его едва проступало на фоне темной стены. - Это следующая за Пильхеном река, тоже впадает в океан. Там золота, может, еще больше. Приезжайте зимой. Я вам песца подарю. Знаете, белый-белый...

Теплый воздух струился. «Белый-белый», - усмехнулась я. И увидела заснеженный Рывеем. Он был весь в фиолетовых искрах. И сиреневый свет струился откуда-то сверху. Снег визжал под узкими нартами, и белые собаки неслись вскачь под звездами, под черным небом к высоким-высоким горам, залитым фиолетовым и синим светом. «Откуда же этот свет?» - думала я, и не было страшно в полусказочной полярной стране, где хозяином был Рывеем. Так это ж полярное сияние! И небо развернуло веером сияющий спектр, и по снегу помчались цветные искры. А вот и обещанный песец. Я переливаю в ладонях теплый серебряный мех; как тепло и щекотно рукам!

- Ну, идемте, а то вы уснете! - Оля трясет меня за плечо.

Мы выбираемся из балка в холодную ночь. Бьет дрожь. Ребята торчат громоздкими силуэтами в дверях.

- До свидания! Приезжайте на Рывеем!

- На востоке от нас, вон там, куэквуньская партия. - Оля показала куда-то, где сливалось звездное небо и темная, беззвездная земля. - На юге нас ограничивает водораздел между Пильхеном и Экичуйгывеем-каем. На севере - океан. Путь на запад открыт, мы идем на запад. Там нас ждут блестящие открытия, в частности на Рывееме.

Иркутский университет окончен четыре года назад. В эти годы Оля сдала россыпи Баранихи, где сейчас знаменитый прииск имени ХХП съезда, приняла пильхенкуульскую партию и успела родить двух дочек.

- Как вы с Анисимовым уживаетесь?

- Вы имеете в виду то, что он не геолог?

- Да.

- Это счастье, что Юра - экономист. Хозяйство геологов всегда велось бестолково и убыточно...

Члены комиссии, переговариваясь, выходили из комнаты. Они только что сделали хорошее дело: приняли Паляваамскую россыпь. У всех было отличное настроение: Чукотка бешено наращивала золотой темп. Молодой человек, приехавший в Магадан с Паляваама защищать месторождение, стоял, прислонившись спиной к высокому подоконнику, и ждал, пока все пройдут. Защищал он проект с тем блеском, какой всегда вызывает у специалистов ощущение хорошо сделанного дела.

- Послушайте, Иван Александрович, - сказал начальник геологического управления невысокому, уже раздобревшему геологу, - говорят, этот мальчик, что защищал россыпь, ну, Анисимов, не геолог, а экономист.

- Да, да, экономист паляваамской партии.

- Вы много видели таких экономистов? Слушайте, я думаю о Пильхенкууле...

- Это слишком трудно для молодого.

- А для старого? Товарищ Анисимов! Юрий... не знаю, как вас по батюшке... идите сюда! Вы знаете, что значит пильхенкуульская партия? Хотите быть ее начальником?