Тамара Николаевна достает валидол.

Постукивают портпледы, чемоданы, скрипят рессоры.

Что ждет ее впереди? Добраться бы – не умереть. Вон сколько везет она! Велика Россия, талантов много, музеи забиты, найдется ли место для ее мужа?

Александр Михайлович Герасимов приезжал к ним в Рим (портрет его блестяще написал и подарил ему Исупов). Павел Дмитриевич Корин не раз бывал в гостях. Сестра Анастасия Владимировна Марданова писала письма, рассказывала, что и как. И все звали. А главное – он сам хотел. Ах, да что там, хоть бы умереть в России, быть похороненным в родной земле! И то не привелось...

Важно другое: его картины (более трехсот) едут домой!

Даже когда он писал самые незамысловатые свои вещи (дерево, голову коня, цветок), он хотел понять в изображаемом предмете главное – душу, извлечь ее и показать зрителю: смотрите! Вот она, суть, вот ради чего и чем существует, вот он, свет души, ощутите его – узнаете сокровенное, вам откроется то, что не сразу и с таким трудом узнал художник... Искусство лечит. И будоражит и не дает уснуть, поднимает над буднями и расширяет мир.

Алексей Владимирович возвращался на Родину... Поезд остановился. Темные своды вокзала. Машина «Скорой помощи» ждала у вагона, из которого вышла Тамара Николаевна Исупова. Встречали ее представитель Министерства культуры СССР, художники, родные. И вдова Василия Васильевича Мешкова закадычного, старинного друга... Как изменились обе, как все изменилось вокруг – новая, неведомая жизнь...

И слезы и радость...

Сколько пройдено дорог Исуповым! Как много взял он от тысяч встреченных им на дорогах жизни, как широко и беззаветно впитывал и растворял в себе все многообразие национального искусства. По любознательности своего нрава живо откликался на чужую для него культуру, замечая порою в ней то, чего не видят живущие там. Земли Востока и Запада открыли для Исупова неповторимую поэзию своего мира, и он, увлеченный, понес ее другим...

Но грусть по Родине никогда не покидала Исупова. Часто тоска и меланхолия преследовали его. И даже головокружительный успех и Италия не смогли восполнить огромную пустоту, которая возникает в сердце человека, живущего вдали от Родины.

Он вернулся.

4

И вот 1981 год. Я иду на свидание с Исуповым в старый вятский художественный музей. Стою возле его картин. Любуюсь его лицом. Широкое, обаятельное, озорное и некрасивое, с ямочками от всегдашней улыбки. Смотрю портреты жены Тамары Николаевны. Молодая, еще туркестанского периода, в синем платье, горностае, – как красив мех рядом с темной шляпкой и темными глазами! И портрет жены 50-х годов – в красном платье, с красной прялкой, золотистая пряжа перекликается с освещенным солнцем лицом...

В зале – его земляки; очень похожие на него, светлолицые, полные живого интереса к открывшемуся.

Я хожу по музею часами. Ухожу, а картины не уходят из памяти. Ночью видятся тревожные сиренево-лиловые тона «Обнаженной женщины» – нечеткий контур фигуры, обозначенный не линией, а только мазком. Все расплывчато, но это совсем не импрессионизм, скорее тревога позднего Возрождения.

Я внимаю этой совершенной живописи и смотрю на даты написания. Простые цифры, а сколько за ними! Сравниваю... Будто вижу, как спасал людей, помогая не чем бог пошлет, а используя все возможности и, конечно же, положение прославленного живописца, мэтра.

Искусство живописи не просто тема, сюжет. Палитра, мазок, колорит уже сами по себе – язык живописца. Всего лишь натюрморт, портрет женщины, розы... Но как много за этим можно прочесть!

1942 год. «Женщина с подносом». Женщина в черном платье с белыми манжетами. Чайник. Но какое бесконечно грустное, недоумевающее, растерянное лицо, наполовину закрытое тенью. Рядом с таким лицом красота серебряного подноса, позолота кажутся бессмысленно ненужными, даже нелепыми.

А сколь многозначно поэтичен «Натюрморт» 1946 года! На белой скатерти две белые чашки, два лимона на белом. А верхняя часть картины, наоборот, темная – пунцово-трагичные розы, темно-зеленая ваза. Впрочем, вазы здесь две: в одной увядшие цветы, в другой – живые. Натюрморт живет и дышит. Здесь два человека – один ждет другого или двое ждут кого-то?

Какое тонкое, почти эмалевое письмо на чашках! Белый, до голубизны прозрачный фарфор, мазка нет, как написано – не понять. Белоснежная скатерть – и широкие с маху удары кисти, а внизу краски втерты пальцем, в складках скатерти нежная растушевка. Какая разнообразная, послушная мастеру техника! Кто-то упрекал Исупова в эстетизме: мол, это искусство для искусства. Нет! Здесь все поэтично и многозначно.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.