Это Алексей Владимирович Исупов в своей вилле, которая стала конспиративной квартирой в дни войны. А рядом его жена. Да, тот самый Алексей Исупов, что когда-то мальчишкой приехал из далекой Вятки в Москву. Тот самый, что по наущению Аполлинария Михайловича Васнецова поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества и блестяще его окончил.

Туберкулез, который не утих в Средней Азии, и болезнь рук не давали покоя. Ходил он по московским врачам, но все твердили в один голос, что нужен теплый климат, и не какой-нибудь, а средиземноморский. В 1926 году поехал в Италию лечиться. И, конечно, итальянское небо, краски, великая живопись, которой наполнены музеи, сделали свое дело. Как только стало лучше, забыл о лечении, весь отдался живописи. А там пришли известность и гордое чувство удовлетворения – шутка ли, покорить вечный город!?

Он стал знаменитейшим художником Рима. Имеет свою школу-студию. Картины его в музеях Италии, Франции, Америки. Писать портрет у него – немалая честь.

Незаметно летят годы на чужбине, когда напряженнейше, по десять – двенадцать часов ежедневно работаешь. Кажется, вчера еще, ну, несколько месяцев назад все было возможно и только дела не отпускали, и вот – война. Страшная, огромная война. И Россия отрезана. Давно уже тосковала душа, рвалась домой. Да не так это легко и просто оставить начатые работы, отказаться от намеченных выставок.

Что ж. если отбросить ложную скромность, он достиг высот. О его царственном мазке говорили, его трепетным ощущением света восхищались, его женские портреты как нельзя поэтичны, да любой этюд, набросок только предложи коллекционерам... Но теперь – война.

И ни слова, ни дом, ни жена, ни тем более деньги не утешали угрюмых мыслей и рвущегося сердца. Часто (слишком часто для столь благополучного дома) ночами хозяин ворочался с боку на бок, вспоминая родину: то «Портрет Бестужева» работы Чернышева и тропининского мальчика с таким дивным, одухотворенным лицом в вятском музее, то ярмарку-свистунью, крепкий лед на реке и катанье на ледянках (боже, сколько лет он не видел снег на равнине!), а то московские чаепития и бесконечные споры художников.

И Ольгу Николаевну тоже вспоминал, стала она для него почти символом прекрасной, деятельной, культурной России. Пытался представить, как ей было, когда фашисты эскадрилью за эскадрильей посылали на Москву.

По ночам ему снились березы в инее и тройка, он правил и не мог никак остановить – и просыпался в холодном поту: кони мчали его в полынью.

А как долго не мог он притерпеться к порядкам и народу, к обычаям европейским. Итальянский язык его тоже получился с вятским акцентом. А жена, Тамара Николаевна, и вовсе с трудом говорила по-итальянски. Оставаясь вдвоем, они отводили душу в разговорах по-русски, да еще вспоминали задиристые какие-нибудь словечки, вроде «ушомкался», «пентюх», «поутлее»... А собаку свою назвали «Ватрушка». Квартира полна была русской утвари, икон, игрушек из Дымкова, колокольчиков.

Уверенной походкой проходит Алексей Владимирович мимо комендатуры. Вид его не должен вызывать подозрений у полиции.

Он хочет сохранить (это просто необходимо!) хотя бы внешне веселый природный нрав; то и дело изображает себя этаким поклонником вина и женщин, а еще – знатоком лошадей, конного спорта. Лошади – любимая им модель, альбомы его полны их зарисовок.

Но если бы можно было заглянуть ему в душу в эти тяжелые дни войны...

Внешне он никак не похож на того худого, робеющего юношу, что поднимался в дом Мешковых в 1923 году. Это теперь плотный костистый пятидесятилетний мужчина. На автопортрете с собакой Ватрушкой (1942 год) лицо его освещено на три четверти, По контрастным светотеням можно почувствовать внутреннюю взволнованность. Крупное ширококостное лицо полно достоинства, пожалуй, даже гордости. Взгляд неспокойный, устремленный вдаль. Куда? Через годы, через войну, через границы... Как там Сталинград, Кавказ, Москва? Друзья, товарищи по искусству, родные по духу, по крови люди?.. И еще, благополучны ли те, что ушли вчера от него? И кто придет еще? Его квартира стала явкой для партизан. Ему говорили: ты рискуешь головой. Ну и что? – отвечал он. К нему приходили бежавшие из плена итальянцы, французы.

Партизаны! Бывало (о, как нечасто это было и как он этого ждал!), бывало, из лагерей бежали русские и скрывались у него. Партизаны приводили их, и тогда супруги Исуповы не спали ночь, наслаждались звуками русской речи, даже молчанием, непередаваемо родными движениями, а еще тем особым сознанием собственной скромной, но полезной роли, отсутствием внешней самоуверенности и чувством надежды, что так безошибочно отличает лучших из русских. Исуповы всегда с затаенным ожиданием спрашивали: а из каких вы будете мест в России? Но вятские им не встречались. А, да что вятские – были бы русские!

...После войны он сразу начал строить планы, как поедет в Россию, в Советский Союз, как совершит путешествие по Волге, по Каме, как прокатится на лошадях по снегу, по родному городу, как привезет туда свои картины и будет тайно поглядывать, смотрят ли его земляки. И – незадолго до смерти – шептал жене:

– Тамара, картины мои обязательно должны быть на родине. Если умру (он в это время все чаще прибаливал), ты повезешь их. Может, в Вятку... Знаешь, там такая тишина. Как-то мы пошли по грибы в детстве, грибов – жуть сколько, лазал я за ними, лазал, ну и заблудился, а лес глухой, могучий. Тут, в Европе, леса аккуратные, о настоящих чащобах и не слыхивали. Так вот, заблудился, а уже смеркалось. Стою – и тишина. Я такой тишины за всю жизнь больше не помню. Словно оглох, и не верилось, что такой лес огромный и ни одного звука...

3

...Поезд медленно приближается к границе. Вагон забит доверху. Здесь все, что можно вывезти из Рима.

Сотни холстов и тысячи листов с рисунками, аккуратно все закрытое, обвернутое, завязанное. Стекла, где были, сняты. Мягким тряпьем переложены рамы. Все, что сделано руками, сердцем Алексея Владимировича Исупова: ни один рисунок, ни один набросок не оставлен, даже кисти, которыми писал он в последние свои месяцы, – все возвращается к началу начал своих, на Родину.

Поезд подрагивает на стыках рельсов. За окном тянется без конца и края равнина, на десятки и сотни верст леса, поля. Редкие деревни, города. И трудно и легко дышится от нежности и любви.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.