Сейчас Владимиру Чивилихину исполнилось бы шестьдесят... Завершив работу над романом-эссе «Память», удостоенным Государственной премии СССР, писатель собирался вернуться к своему давнему замыслу — роману «Дорога», первые главы которого были написаны еще в начале 70-х годов. Но сесть за прерванную рукопись ему уже не пришлось.

В публикуемом отрывке из неоконченного романа описывается знакомство главного героя — известного русского писателя Николая Георгиевича Гарина-Михайловского со своей будущей женой Надеждой Валериевной Чарыковой. Действие происходит в 1877 году.

Его ждали на рождественские каникулы, и она, ей казалось, больше всех ждала, томясь смутными предчувствиями, неведением и надеждами на что-то необыкновенное. Накануне Рождества целый день прислушивалась к шорохам и звукам наверху — там, как всегда, топали быстрые детские ножонки, кто-то из старших временами истязал рояль, слышались неясные голоса, и нельзя было понять, приехал он или нет.

Ночь прошла и день такой же, как вчерашний. Она не выходила на улицу, с нетерпением ожидая, когда соседи ее пригласят; ни вязание не шло, ни вышивание, и карандаша пальцы не держали, а играть она не решалась, чтобы не пропустить условного сигнала сверху. И когда ранние зимние сумерки замутнили окна, послышались звуки «Очарование сирен». Ноты его она вывезла из Штутгарта, подарила подруге, и та всегда приглашала ее знакомыми аккордами. В волнении она схватила шкатулку, тальму, с замирающим сердцем поднялась, не заметив ступенек, по лестнице, позвонила. Подруга встретила ее смеющимися глазами и доброжелательной улыбкой, проводила к зеркалу. Гостиная была пуста, но в зеркале она увидела, что в столовой, как раз напротив двери, сидит какой-то сутулый желтоволосый юноша в пенсне. Серебряная цепочка свисала над его острыми коленями. «Так вот он какой!» — разочарованно подумала она, вдруг успокоившись, шагнула к роялю и углубилась в новые ноты. Это был Мантейфель недавнего петербургского издания — знакомые вещи и неизвестные, интересные, должно быть, стройные, мелодичные и нетрудные в исполнении...

Обернулась. Перед нею стоял, величаво и чуть смущенно улыбаясь, молодой человек необыкновенно приятной наружности. Стройный и красивый. Она увидела синие глаза, внимательные и живые, слегка вьющиеся темно-русые волосы, изящные руки, тонкие запястья в белоснежных манжетах. Он был совсем не таким, каким виделся заглазно, а намного лучше, ярче, только свободная и благородная осанка соответствовала ее идеальным представлениям о том, кого она надеялась когда-нибудь в жизни встретить. Она несколько потерялась под его быстрым взглядом и сразу не нашлась, что сказать и куда положить руки, пока он не освободил от них ее и не заговорил, представляя своего приятеля. Шутливо расхвалил его ум, скромность, трудолюбие и феноменальные способности к древнегреческому, на котором он еще в гимназии притупил глаза, что еще больше, однако, сосредоточило его на любимом занятии, далеком от вульгарной прозы жизни и возносящим к великим и чистым истокам древних.

Она с удовольствием, полуулыбаясь, слушала. Голос его был свеж, крепок, а слова строились в сложные правильные фразы, так говорить она не умела и даже не знала, что можно столь музыкально строить обыденную разговорную речь.

Вслед за этой встречей незаметно утекли куда-то две недели, и она потом долго восстанавливала подробности, забываясь в воспоминаниях, как в снах. Ей хотелось думать, что он тогда все время искал ее общества. Вот появляется в дверях с книгой и, пытаясь замаскировать фамильярностью легкое смущение, спрашивает:

— Собственно, чем вы тут занимаетесь?

— Прежде следовало бы поздороваться, — говорит сестра. — Все воспитанные люди так делают.

— Извините. — Он краснеет, как школьник, неловко пытается оправдаться: — Это я для экономии времени... Добрый вечер!

И ждет, чтоб услышать голос гостьи. Она поднимает глаза, шепчет приветствие и чувствует, что вот сейчас, когда он смотрит таким нетерпеливым и нежным взглядом, у нее, как вчера, начнут путаться петли.

— Так чем же вы заняты?

— Вяжем, — произносит она, потому что подруга молчит.

— Слишком расточительная трата времени! У вас заняты одни руки, я бы даже сказал, только пальцы, а мозг, простите, спит...

Он усаживается в кресло напротив, раскрывает книгу.

— Альфонс Додэ. «Маленький человек». Роман. Я буду читать вслух, а вы вяжите себе.

Читал он хорошо. Разыгрывал голосом разговоры, оживляя интонациями страницы. Самозабвенно жестикулировал, ровно был один в комнате, и все у него получалось так естественно, увлеченно и безукоризненно в меру, будто он сам пережил события романа и написал о них своею рукой. А она как-то незаметно для себя уходила в роман, сбивалась и путалась в счете петель, пока совсем не откладывала вязанья. Затаившись, только слушала, а он временами взглядывал на подруг и тоже словно не видел ничего. Появлялась мать, неслышно усаживалась у двери, собирались дети, замирали вокруг, и даже младший его брат, непоседливый и шумливый гимназист, появляясь позже всех, таращил удивленные глаза, тихо фыркал и беззвучно исчезал за дверьми гостиной.

Потом, когда он уставал, она играла и, снисходя к общим просьбам, пела тоненьким голоском немецкие песни. Игру ее он слушал внимательно и понимающе, а вот пение как будто его совсем не трогало, и она перестала поддаваться на любые уговоры, предлагая лучше петь всем малороссийские песни, чарующие мелодии которых она до приезда в Одессу не слышала.

К сожалению, он совсем не умел петь. Раскрывал рот, плавно дирижировал, но сколько она ни прислушивалась, никак не могла разобрать его голоса в общем хоре. Однажды, взглянув на него, не выдержала и рассмеялась. Он же хитро, совсем по-мальчишески, подмигнул ей, однако смутился, перестал махать рукой, но больше почему-то не посмотрел на нее ни разу, а она почувствовала себя виноватой и несчастной.

Провожая, как всегда, по лестнице, сказал:

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.