«Ну ладно. Слушайте меня» — вот где-то на этом уровне звучит, по-моему, политический посыл спектакля «Тень» по пьесе Евгения Шварца в театре-студии «Современник-2» (постановка Михаила Ефремова). Впрочем, о спектакле чуть позже, сначала — о тенденции...

Наша актерская молодежь в подавляющем большинстве своем настырна, убого образованна и лишена малейших проблесков того, что можно назвать политическим сознанием, политическим неравнодушием. Это — наследие. Наследие многолетнего, стремительно-поступательного движения назад, которым было отмечено наше общество. Театр, как известно, самое чистое, совсем не кривое зеркало этого общества, его, можно сказать, лицо крупным планом. На этом лице легко прочитать все судороги, глупые или жизнерадостные ухмылки, оскал нездорового оптимизма, утюжность циничного равнодушия, одним словом, реакции на все болезни, грызущие организм. С болезненным лицом пришел наш театр в нынешний день. И разглядеть на этом лице что-то молодое, одухотворенное, яркое сложно. Отсутствует не только поколение молодых артистов, режиссеров, сценографов, но даже более менее значительный табунчик из отдельных юных дарований мысленно сколотить невозможно. Это факт, пусть и заявленный мной с безапелляционностью и пугающей гипертоников резкостью. Впрочем, и резкость, и максимализм идут порой от отчаяния: «дуреешь» от безысходности, от одинаковости, от монотонной повторяемости общеизвестного. А «молодежная проблема», на мой взгляд, — монотонная общеизвестность, «бермуды» театральной ситуации последних десятилетий.

И тут вдруг молодежный спектакль, в котором на каком-то незнакомом мне уровне, с какой-то незнакомой точностью говорится о явлениях, которые в лучшем случае в молодежной театральной среде вызывали унылый скепсис или глупо-ленивый взгляд. Тут вдруг спектакль, который нравится мне именно своим «пришел, увидел... наорал», своей отчаянной попыткой включения в очевидный спор поколений, громко, как разбитая тарелка, зазвеневший в нашем обществе. Когда после спектакля «Тень» начинаешь понимать, что сказка Шварца стала нашей былью, начинаешь уважительнее относиться к отдельным представителям театральной молодежи и вспоминаешь слова Олега Табакова, который, обратившись однажды с ректорской трибуны к студентам Школы-студии МХАТ, призвал их «читать газеты», а читая газеты, думать через это чтение о профессии. Совет изощренного театрального стратега — совет мудрый и своевременный. Значит, «Тень» — ласточка хоть и шальная, но не случайная. Так вот о тенденции...

Откуда ласточка вылетела? Естественно, не из гнезда буревестника, хоть он и символ. Тут модная нынче связь с историческим прошлым неуместна. Зато на подступах к суперновейшей истории нельзя не заметить явления, ушедшего в песок, на мой взгляд, совершенно понапрасну, не замеченного толком ни нашей проницательной, передовой и темпераментной критикой, ни нашим самым не читающим эту критику зрителем. Говорю я сейчас о постановке Марка Захарова «Ревизор», осуществленной несколько лет назад со студентами ГИТИСа, где Марк Анатольевич, верный одному из своих призваний, не только преподавал режиссуру но и будил политическую активность будущих театральных работников.

Там уже, в работе над спектаклем Захаров сознательно ли, подсознательно, но почувствовал один из серьезнейших изъянов театральной педагогики, не ориентирующей юных воспитанников на «политические поступки» в творчестве. То есть, говоря совсем просто, педагогам театральных вузов (99 процентов из 100) даже в голову не могло прийти во время работы над этюдами сказать: «Родной, играя Городничего, думай хотя бы иногда о Рашидове, Щелокове, Чурбанове...» — и юные воспитанники, выпускаясь артистами, не выпускались гражданами в самом хорошем, активном смысле этого слова. Головы многих из них прокручивали сумасшедшие идеи по добыванию московской прописки, по доставанию шмоток, комбинировали варианты выгодных женитьб (или замужеств), выгодных карьер (уже не раз и не два выпускники актерских факультетов резво убегали на работу в комсомольские управленческие аппараты, хотя, может быть, это и неплохо, если вспомнить начало карьеры Рональда Рейгана). Словом, актерские факультеты превратились, по-моему, в настоящие кузницы кадров, со всеми вытекающими отсюда «металлическими» последствиями актерская психика в подавляющем большинстве становилась огнеупорной, тяжелой, холодной, легко превращаясь в рельсы, по которым несся бронепоезд театрального дела... стоя на своих запасных путях. Вина тут, конечно, не только педагогов театральных вузов, но иногда и стрелочник бывает виновником аварии, а от педагогов, как и от всех учителей в этой жизни, зависит многое.

«Чистота» творческой подготовки обеспечивала «чистоту» сознания и тех, кто попадал в профессиональный театр, и тех, кто мыкался в поисках работы, хотя безработицы у нас нет. А все это к разговору о политическом театре, живой попыткой которого и стал спектакль «Тень», хотя речь сейчас .не о нем, а о тенденции...

Мы хотим. Нет, мы привыкли хотеть. Чтобы наша молодежь — зритель — пришла в театры. Мы хотим этого уже так долго, что напоминаем людей, которые хотят тем больше, чем больше не могут. Не могут! А продолжают приставать... А молодежь в театры не ходит. Мы спорим, как сделать так, чтобы она пошла, и сокрушаемся по поводу несуществующих успехов в несуществующей борьбе за молодого зрителя. Борьба давно перешла в разряд теоретической, поскольку практически она попросту не может осуществляться. Готов заявить с той же безапелляционностью, что молодой зритель никогда не придет в большинство наших театров, пока они будут населены теми же «жильцами», что и сегодня, пока организационная структура театров будет оставаться неизменной, несмотря на экспериментальные нововведения экономического порядка. На мой взгляд, художественные руководители большинства наших театров, подавляющая масса актеров не смогут найти общего языка с молодыми людьми, которые много лет занимались самовоспитанием, которые сверстаны «сознанием отрицания» — отрицания многих провозглашаемых ценностей, идеалов, правды. Они развивались параллельно той жизни, про которую играли (а играя — впитывали) на театральных подмостках многие годы. Они, мягко говоря, не любили эту жизнь, не верили в ее законы, хотя она была прямым продолжением той, видимость которой всячески оберегалась. Они воспитаны протестом, причем протестом внутренним, «не вслух», а «про себя», и оттого более устойчивым, неуязвимым, глубинным. Надежда на то, что наши неповоротливые театральные организмы смогут переварить, прочувствовать этот протест и сделать его хотя бы отчасти своим, равна нулю.

Скажу больше: я бы не советовал молодым тратить время и силы на борьбу с большинством наших театров. К ним следует относиться почтительно и милосердно: ведь и Клодтовы кони, прежде чем застыть, честно рванулись из-под узды... Дело в том, что диагнозы, которые ставит время, не отменяются людьми. Вряд ли нужно лечить или спасать застарелые театральные коллективы. Пусть они перестраиваются, пусть делятся, меняются главными режиссерами, пусть артисты становятся художественными руководителями,

а художественные руководители возвращаются «в артисты». Не надо выдергивать стулья из-под людей, которые начинают пересаживаться: люди могут упасть на пол. Старый Арбат все равно никогда не станет новым Арбатом. «Современник» никогда не станет «Современником-2». Государственная премия редко еще становится «призом зрительских симпатий». А зрительские симпатии переходят в разряд государственных...

Так вот о зрителях. По-моему, существует неверная идея о том, что у каждого театра свой зритель. Это блеф. Девяносто процентов наших театров (из скромности беру только РСФСР) имеют одинакового зрителя, нашего зрителя. Его уже не растревожишь, ему уже все равно — смеются над ним или «вкалывают» в него проблемы. Он отличается «кошмарным душевным здоровьем», его уже не прошибешь. Этот зритель достоин своего театра, он бронзовеет вместе с ним и останется верен ему до конца. Не надо волноваться за эту категорию публики. Ей хорошо. У этой категории.. — свои критики, свои журналы, свои идолы. Свои дела. Наметившаяся творческая пропасть между поколениями бездонна, но и перескакивать через нее не хочется ни тем, кто на одном краю, ни тем, кто на другом. На практике давно уже идет в общем-то мирное сосуществование. Правда, и на той, и на другой территории стоят «громкоговорители», направленные друг в друга, из которых частенько несутся гневные слова и выкрики делового взаимонеприятия. Но это нормально, это привычно, и, даже убери «громкоговорители», жизнь на обеих территориях покажется скучной. Ситуация в «государствах» характеризуется следующим образом: в «молодом» государстве ждут, в «главном» к власти приходят сорокалетние. Они — сорокалетние — истомились в ожидании этой власти и потому считают ее законной и естественной. Только вот, к сожалению, именно по этому возрасту, по большинству его представителей, прошло, на мой взгляд, наибольшее количество противоречий и трещин времени. К сожалению, именно эти люди (за редким исключением) не могут стать ни яростными «сталинистами», ни яростными «горбачевцами», они — нейтральная полоса «государств», та самая трещина, которая и разделяет пропасти. Но все это о тенденции, которая подготовила вылет «шальной ласточки» — спектакля «Тень» в театре-студии «Современник-2»...

Почему наши юные сограждане яростно исповедуют «религию» под названием «рок-музыка», затрачивая архипроизводительную энергию на то, чтобы попасть на концерты любимых команд? Дело еще и в том, что «любимые» поют остросоциальные тексты. Дело еще и в том, что «любимые» (самые популярные и самые жизнестойкие из них) не просто «читают газеты», но уже давно были готовы к тому, чтобы именно это в сегодняшних газетах читать. Сегодня они услышали и увидели то, о чем давно уже пели в своих песнях, и когда они вышли из подвалов на улицы и стадионы, то оказались самыми первыми «перестройщиками». Отсюда (но не только) и идет их популярность. В общем, «любимые» уже раз и навсегда ответили для себя (и для своих слушателей) на основные вопросы о причинах всех бед нашего общественного строя, и их не удивишь громкими разговорами об этих причинах (хотя честнее будет сказать — громкими намеками на причины, так как суть наших общественных пороков до сих пор остается «за кадром»), которые разносятся нынешними глашатаями новых идей. «Любимые» уже давно прочитали «книгу», которую им рассказывают сегодня своими словами с помощью газет, радио, ТВ. Другое дело, что, ответив на вопрос о причинах, они (как и все остальные тоже) не знают, что предложить взамен, где выход. Но, во-первых, это — другое дело, а во-вторых, быть может, на каком-то отрезке времени важнее расстаться с иллюзиями, нежели торопливо громоздить полуиллюзии или новые иллюзии. Ведь когда гниют трубы отопления, глупо класть на дыры многочисленные заплатки — прорвет в другом месте. Надо менять систему.

И еще — о причинах популярности «любимых» у молодежной аудитории. Они смогли предложить для своих сверстников оригинальную, понятную, родную стилистику диалога, ассоциаций, систему образного мировосприятия, мировоззрения и прочих точек отсчета во взаимоотношениях с жизнью. Потому, кстати, так «взъерошились» некоторые наши писатели, поэты, композиторы, просто деятели. Они почуяли — и совершенно справедливо — опасность, которую несет культура воспитанных «сознанием отрицания». Они отлично поняли, если ее не загнобить, лет через пять — семь она даст асфальтопробиваемые всходы, и большинство потребителей культурных ценностей составят те, кто не только вхож в «поколение протеста», но и те, кто готов усваивать эстетику этого поколения: новую стилистику, новую образность, новых героев. Рано или поздно, но организм, уставший от реанимации дутых ценностей, отторгаемых всемирной природой, как аномалия, легко впитывает новые ценности, а вернее — естественно обусловленные развитием все той же всемирной природы. А новое, то есть естественное, некоторые наши «официально признанные» писатели, большинство режиссеров и актеров дать не могут, не в состоянии, даже если подвести под их творческие ноги принципиально иную систему экономических отношений. Подавляющее большинство молодежи все равно не пойдет на спектакли по пьесам Боровика, Михалкова и других, жаждущих сценической славы, но глуховатых на современные «ритмы» творцов. Экономика, возможно, и определяет сознание, но только не творческое. Вот и — долой рок! Вот и «дорогу — молодым!» на словах, а на деле — побыстрее захлопнуть дверь, отдавив молодым пальцы. Вот и слышишь сегодня: зачем дали театр Ефремову-второму?! Пусть он сначала лет десять пострадает (мы-то ведь страдали!), а там посмотрим. Но все это не о Ефремове-втором и даже не о спектакле «Тень», а о тенденции.

Нужен ли нам сегодня молодой сценический герой? Или героиня? Которой лет двадцать и которая выпадает, например, из серии душевно здоровых (несмотря на внешнюю экзальтированность) кинодевушек артистки Догилевой? Почему я выдергиваю именно эту артистку со скамейки не пожилых еще талантов? Ну, вообще-то она мне нравится. Я нередко заглядываюсь на работниц прилавка, они для меня все на одно очень красивое лицо. А во внешности Догилевой тоже есть этакие чертовски милые моему сердцу черты, свойственные среднестатистической красавице из сферы обслуживания. Я это совершенно серьезно, между прочим. Безо всякой иронии и неискренности. Кроме того, Догилева, как я уже сказал, молодая, и потом, ее творческая судьба — немой укор моим нервным выпадам насчет отсутствия молодых состоявшихся судеб. Т. Догилевой удалось создать (правда, на киноэкране) целый ряд полюбившихся зрителям душевных образов наших юных современниц, отразивших своей психической, душевной и духовной организацией результат целенаправленного естественного отбора среди людей нашего общества, большой временной пласт поступательного жизненного движения. Но ее героини как-то быстро, на мой взгляд, устарели. Как-то вдруг выпали (подчеркиваю — это всего лишь моя очень сомнительная версия!) из обоймы, как неизрасходованные холостые патроны, подобно выпадающим из той же обоймы «холостым» лозунгам, уводящим человеческое сознание в течение многих лет в выгодные кому-то и якобы прогрессивные сферы. Короче, чтобы не запутаться самому в словесных виражах, сформулирую (больше для себя) так: героини Догилевой настраивают на опасные и очень клейкие мысли о том, что все беды нашего общества связаны с плохими торговыми работниками или («Мелодия для флейты») с бескорыстно любящими, но непонятыми медсестрами, способными одними губами вдохнуть новую жизнь в умерщвленных чиновников для их же пользы. Растоптанная голубиная душа медсестрички — вот источник молодежных проблем, а ее гуманные губы — политическая активность поколения. Но сегодня стало бесконечно понятно: глупо ругать официанта из-за ущербности предвыборных кампаний, глупо скандалить с парикмахером из-за повышения цен на продукты питания. Словом, героини Догилевой, взращенные на антагонизме любви и сантехники, устарели сразу же после XXVII съезда партии, даже несмотря на то, что с «Флейтой...» мы познакомились много позже. Они были как бы настигнуты волнами неожиданно взбрыкнувшей жизни, растворились в этих волнах, толком не успев пожить в нашем сознании. Артистка лишь констатировала появление довольно-таки узкой социальной группы людей, появившихся в результате упрямого игнорирования в нашем обществе мировых экономических законов. В ее «продавщицах» и «медсестрах» узнаешь жадно живущих, грызущих, закомплексованных работников прилавка и быта, лишенных, по-моему, главного — желания подключаться к политическим сферам жизни. Этих крепких девушек никогда не примут и не сделают «своими» те, кому сегодня где-то в районе «двадцатника», уже потому, что «те» гораздо умнее, ироничнее и — злее (!) в осмыслении жизненных процессов и духовных ценностей. Одним словом, нынешние молодые не пойдут с героинями Т. Догилевой в разведку. В лучшем случае они им посочувствуют или ухмыльнутся над их душевными переживаниями и беззащитной простотой мыслей, чтобы моментально их забыть, по новой окунувшись в проблемы своего «материка».

Герои сегодня нужны другие, не прежние. Но вот какие? Возможно, слитые воедино из образа жизни и образности мысли Бориса Гребенщикова? Из политического максимализма и нравственной чистоты Алексея Ковалева (лидер ленинградской группы «Спасение», отстаивающей сохранение исторического облика родного города)? Из творческого сумасшествия Андрея Ташкова (актер театра имени А. С. Пушкина)? Из растерянности, агрессивной самозащиты, непримиримости вернувшегося «афганца»? Из наива девчушки, живущей в Салехарде и мечтающей о черных колготках? Из отчаяния покончившего с собой Александра Башлачева — ленинградского рок-барда, не сумевшего стать «катком для укладки асфальта», продираясь через заборы «зачем Ефремову-второму дали...», и так далее? Словом, нужен герой, собранный из наворотов характеров ныне живущих молодых людей, которые уже сегодня ведут за собой множество других молодых людей. Если такой собирательный характер появится на сцене, он, наверное, будет интересен. Шанс по меньшей мере есть. Но вот нужен ли такой герой большинству наших театральных «семей»? И вот тут «собака зарыта». Именно тут. Под этим вопросом. Дело в том, что новый молодой герой на сценических подмостках в ближайшее время не появится. Его туда просто не пустят. Задавят большинством. И тех, кто попытается ему помочь, тоже задавят. И тоже большинством. Затопчут. Вместе с Городничим, то есть с Главным Режиссером во главе. А теперь — по порядку...

Большинство трупп, давно поселившихся в наших многочисленных и многонациональных театрах, состоит из актеров далеко не первой молодости. К счастью, среди артистов мало горцев, а значит, мало долгожителей, поэтому планка самого распространенного актерского возраста в театрах застыла где-то в районе сорока. 40 лет — тот возраст, когда человек понимает (это характерно для нашего своеобразного государства) — или все, или ничего и рвет свой кусок зубами, сражаясь за него с яростью гладиатора, которому дарована иллюзорная надежда на жизнь. Но «кусок» этот (что естественно) никогда не будет «состоять» из молодежных проблем, сорокалетний артист никогда не возмечтает о роли двадцатилетнего чудака, поющего про «скованных одной цепью» и кидающегося под колеса самосвала, везущего отбойные молотки для сноса «Англетера». Сорок лет — это сорок лет. и жизненный конформизм в этом возрасте все-таки заедает. Философствовать, протестовать и «спотыкаться об себя» хочется, но не меньше (а может, больше) хочется иметь машину, дачу, красавицу жену, большую зарплату, зарубежные поездки и хорошие роли, а главное, как заметил один шутник из театральных, «чтобы всего этого не было у твоего коллеги». Этот устойчивый актерский рефлекс — продукт нашего специфического государственного развития — весьма, по-моему, силен среди основного большинства «жителей» отечественных «кафедр», с которых много добра можно сказать людям. Так что не до вольного «молодежного жиру» взрослым артистам наших театров. А конкретнее: если на худсовете будет читаться пьеса, где есть полноценный молодой герой, которого может сыграть только двадцатипятилетний актер, эту пьесу обязательно зарубят. Театр психологически, идейно, нравственно, материально не готов принять и осмыслить (или создать условия для его появления) образ реального молодого человека, со всем наворотом его странностей и «диких» умозаключений, со всей его «агрессивной» пассивностью и циничным прищуром спокойных, холодноватых глаз, с его вызывающим чувством самоиронии и ироничным отношением к святыням, на которых выстраивались (как теперь выяснилось) карточные домики сознания многочисленных представителей старшего поколения. С его образностью мышления, лексикой, категорическим отрицанием видимого благополучия страны, которые являли ему в речах и лозунгах. И, наконец, с его желанием «забраться повыше», чтобы там, «повыше», заняться реформаторской деятельностью. Речь опять-таки идет о тенденции, а не о спектакле «Тень», благополучно делающем сборы в театре-студии «Совре-менник-2»...

Мне нравятся мудроватые высказывания театральных корифеев про то, что-де, они, корифеи (и театр заодно с ними), не торопятся выдавать новые произведения. (Однако активно достают из столов опусы синеглазой юности.) Надо, мол, подождать, осмыслить процессы, происходящие в обществе, разобраться и потом напророчить их последствия, сосредоточивая при этом главное внимание на душе человека, его сознании. Что касается пророчеств про душу и сознание, то зависят они целиком от того, кто победит сегодня, чья «перестроечная концепция» возьмет верх, тех, кто предлагает наложить на прогнившие трубы очередные заплатки, или тех, кто предлагает сменить сами трубы вместе с бригадой сантехников. Но речь о другом. Пусть корифеи не торопятся, пусть ждут, осмысливают, прогнозируют, торопливо выезжают за рубеж, чтобы пристально изучить опыт контрастных капиталистических стран. Но пусть при этом «между прочим» не дергают за ноги выплывших на поверхность творческого океана (или лужи) молодых, у которых уже сейчас есть что сказать про будущее, у которых давно созрело то, о чем корифеи только начинают догадываться. Я понимаю, что мое «пусть» — призыв утопический, ни у кого не найдется смелости заявить, что, например, спектакли Людмилы Рошкован в театре-студии «Человек» гораздо полезнее нынешнему массовому зрителю, нежели продукция двух театров МХАТ, имени Вахтангова, на Малой Бронной и Малого, вместе взятых. Это невыгодно большинству корифеев театрального дела, и никогда еще они не испытывали такой потребности в сплоченности, как сегодня. В отличие от них «шальные ласточки», увы, не сбиваются в стаи. Они летают порознь, непредсказуемо и торопливо, не понимая подчас, где небо, где земля, где истина. И все же нервные росчерки их отчаянных полетов заставляют иногда задирать голову и, вздрогнув от неожиданности, подумать: а ведь когда-нибудь заискрит, ох, заискрит на нашем задымленном творческом небе.

«Такие дела, хозяин», — поет Константин Кинчев, и я мысленно присоединяюсь к его песенному философскому обобщению, заканчивая этот материал о тенденции и о спектакле «Тень», который Михаил Ефремов поставил в театре-студии «Современник-2».

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.