Продолжение

Глава десятая

[gap3] 32

Разгрому немецкой воздушной группы, пытавшейся совершить налёт на ледовую трассу, газета посвятила целую полосу. Полоса называлась «Пятеро против сорока».

Это была газета того балтийского авиасоединения, в состав которого входила эскадрилья капитана Рассохина; совсем маленькая газетка, чуть побольше носового платка. Набирали её два наборщика - краснофлотца в сарае на соседнем аэродроме. Редактировал её старый, седой журналист в пенсне, в длинной флотской шинели с белыми пуговицами, сгорбленный, никогда не снимавший калош; он же держал корректуру; он же писал в сарае передовые статьи; он же вертел колесо печатной машины, потому что не было электрического тока. Сотрудничали в ней лётчики, техники, штабисты, работники аэродромов. Статьи и заметки слетались к редактору на самолётах. И на самолётах газетка разлеталась по эскадрильям.

Это была очень строгая газетка: она не любила хвалить. Она была сурова, как время, в которое она выходила. К подвигу она относилась как к чему - то само собой разумеющемуся, нормальному, на что должен быть способен всякий. И поэтому сдержанная её похвала значила очень много.

Газетка в этом номере утверждала, что хорошо построенная и отважно проведённая операция приводит к победе даже в тех случаях, когда на стороне врага многократное численное превосходство. Далее следовало, что незыблемость этого правила превосходно доказывает весь бой, проведённый эскадрильей, которой командует капитан Рассохин, во время массового налёта неприятельской авиации на один из наших важнейших военных путей.

Прежде всего, был уничтожен вражеский разведчик. Затем два самолёта, управляемые лейтенантом Карякиным и младшим лейтенантом Чепенковым, втянули неприятельские истребители в затяжную схватку и тем самым оставили неприятельские бомбардировщики без прикрытия. Тут же, наверху газетной полосы, были помещены портреты Карякина и Чепенкова. Затем следовало описание, как пять самолётов под командованием капитана Рассохина врезались в строй немецких бомбардировщиков, заставили их побросать бомбы в лес и обратили в бегство. В результате наша важнейшая военная коммуникация работала бесперебойно, враг получил жестокий урок и потерял четыре самолёта. Один самолёт сбили Карякин и ЧепенкоВ, другой - старший лейтенант Костин, и два остальных сбиты в процессе боя неизвестно кем. Наши потери - один самолёт. Все наши лётчики невредимы.

Полоса заканчивалась портретами четырёх участников боя: Рассохина, Ермакова, Алексеева и Рябушкина. Портрета Костина не было.

Рябушкин увидел газету со своим портретом вечером, у Люси в библиотеке. Потрясённый, он взял экземпляр и спрятал его в карман: ему не хотелось рассматривать свой портрет в присутствии посторонних. С газетой в кармане направился он в избу, где жил, так как знал, что в этот час там ещё никого нет. В избе он затемнил окна, подбросил хвороста в печь, зажёг лампу, сел на свою койку и разложил газету на коленях.

Его круглое лицо в шлеме было изображено на портрете так смутно, что он, пожалуй, и сам бы себя не узнал. Но недостаток этот полностью искупался подписью. Под портретом было подписано: «Старший сержант Рябушкин, молодой лётчик, недавно выпущенный из лётной школы и уже сбивший вражеский самолёт».

Рябушкин решил послать вырезку из газеты своей матери в город Камышин. Он уже приготовил конверт, но вдруг испугался, не сказано ли в статье про то, как он хотел таранить два «юнкерса» и проскочил между ними, закрыв глаза. Он внимательно прочёл статью, и она вполне удовлетворила его: ни про два «юнкерса», ни про закрытые глаза ничего не было сказано. Но тут он внезапно сбоку заметил другую статейку, которая была озаглавлена «Потеря осмотрительности».

Статейка эта была посвящена теоретическому вопросу - как важно быть осмотрительным в воздухе - и, казалось, к недавнему бою над озером никакого отношения не имела. В доказательство того, к каким гибельным последствиям приводит потеря осмотрительности, приводился случай, который произошёл на одном из наших фронтов, неизвестно где, - может быть, под Мурманском, а может быть, на побережье Чёрного моря. Некий лётчик К., сопровождаемый лётчиком А., преследовал и атаковал «юнкерса». Увлечённый погоней за «юнкерсом», лётчик К. ни разу не оглянулся, не поинтересовался, что делает его ведомый - лётчик А., - и не заметил, что их обоих сзади атаковали два «мессершмитта». Лётчик А., оставленный своим ведущим, вынужден был принять всю атаку на себя. Однако он не в состоянии был задержать два вражеских самолёта, и один из «мессершмиттов» внезапно атаковал лётчика К. как раз в ту минуту, когда тот сбил «юнкерса». Самолёт летчика К. погиб, а сам К. спасся только благодаря счастливой случайности.

Эта статейка вдруг так поразила Рябушкина, что он забыл о своём портрете. «Нет, тут что - то не то, - подумал он, - тут напутано». Он задумался, стараясь вспомнить. «Нет, тут совсем не то. Бедный Костин! Нужно сейчас же что - то сделать».

Но что сделать, он не знал.

33

После боя над озером Костин перестал заходить в библиотеку. Положенные часы проводил он на аэродроме, на командном пункте, в столовой, а всё остальное время лежал на своей койке и читал «Трёх мушкетёров». Читал он спокойно, равнодушно и, когда Рябушкин спрашивал его, нравится ли ему, отвечал односложно. Вообще он стал очень неразговорчив.

Зато Алексеев посещал библиотеку ещё чаще, чем раньше. Он садился на край Люсиной койки и занимал Люсю разговором. Говорил он обычно о своих вещах, изяществом которых очень гордился: о зажигалке, о зеркальце в форме сердца, о часах, на задней крышке которых была изображена красавица, выходящая из воды, о фуражке, сшитой из особо мягкого сукна, о ноже, на клинке которого было выгравировано его имя.

Он стал приводить с собой в библиотеку писаря строевого отдела Еремчука, который приносил патефон. Писарь, владелец патефона, восхищался Алексеевым и в его присутствии этого не скрывал. Он восхищался его зажигалкой, часами, ножом, зеркалом и охотно поддерживал разговор об этих вещах. Он был большой знаток зажигалок и мог говорить о них целый вечер. В часах и ножах он тоже знал толк. Но, конечно, главная его ценность заключалась в том, что у него был патефон.

Алексеев любил патефон и не сомневался, что Люсе патефон доставляет такое же удовольствие, как ему самому. Пластинок у Еремчука было всего семь штук, и они заводились попеременно.

Когда Рябушкин, прочитав газету со своим портретом, вышел на улицу, он сразу услышал отдалённый рёв патефона. Рябушкин ещё не ужинал, по пути в столовую ему предстояло пройти мимо домика санчасти; чем ближе он подходил к санчасти, тем громче гремел патефон.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.