Много говорилось, и ещё больше будет говориться о первом дне войны. Сейчас нам хочется напомнить только об одном - о том, что в этот день первыми же выстрелами, открывшими счёт нашей мести, была убита наповал «звонкая фраза».

Слова потребовали нас к ответу. Кровью и жизнью предстояло нам подкрепить любовь к родине, любовь к пароду. И любовь к любимым! Потому что война прежде всего обернулась к нам великой разлукой.

Отходили на запад поезда. На перронах больших и малых городов стояли женщины. Молодые, старые, красивые, некрасивые - сейчас все они казались немного похожими друг на друга: их породнило горе.

И две девушки, стоявшие, обнявшись, на одном из дощатых перронов, сейчас тоже казались сестрами, хотя в обычное время нелегко было бы усмотреть сходство между смуглой коренастой Тоней и снегурочкой - Лелей.

С одинаковой растерянностью глядели она вслед всё уменьшающемуся поезду... Разве они думали об этом всего несколько дней назад, когда шли вчетвером из кино и лунные переулки выгибались так, что, хотя городок стоял совсем не у моря, казалось, оно вот - вот блеснёт чешуёй за поворотом! И Лёля с Алёшей, едва остались одни, никак не могли наговориться в тот вечер, повторяя горячие, давно сказанные и всё равно точно впервые произносимые обещания и слова. А Тоня с Сашей всё говорили не о том.

Назавтра грянула война. И только сейчас, перед отъездом, в сутолоке вокзала, всё было сказано - наспех, скомканно, но совершенно понятно. Это были не такие слова, о которых Саша мечтал... Когда лязг и содрогание пробежали по всему составу, они поцеловались в первый и пока в последний раз - сухо и неловко. Из всего, что Саша пробормотал Тоне на прощание, ей запомнилось только: «Невеста моя, береги себя для меня» - и как она молча кивнула головой. Потом поезд пополз, и люди на ступеньках и в окнах стали делаться меньше и меньше, черты их стирались, лица стягивались в точки. Исчез последний вагон - никто из провожающих не помнил, как это случилось, - и одиночество охватило оставшихся - первый, острый приступ одиночества.

Женщины возвращаются с вокзала. Вдруг они оказываются лицом к лицу с городом, с жизнью, со своими страхами - никто больше не заслоняет их. Позже это всё будет не так, но сейчас им кажется, что они одни на свете; первый приступ одиночества сжимает горло всем: матерям, невестам, жёнам, даже не любящим мужей жёнам.

Есть и такие. Вот одна из них возвращается домой - двадцатидвухлетняя жена врача, Аня. Они не так давно поженились, но она уже выяснила: сделана ошибка, они с Павлом разные люди. Его жизнь в работе, в больнице, у операционного стола. Ни о чём другом он и говорить - то толком не умеет. В театр или на концерт его не вытащишь, в гости к нему приходят такие же, как он. И Ане скучно, скучно, скучно... К тому же и денег всё время не хватает; приходится иногда отказывать себе: то в новом платье, то в безделушке. Правда, он как будто любит её, он так улыбается, когда видит её! Но что ей в этой любви?!

Она открывает ключиком дверь и входит в пустую, тихую комнату. На круглых деревянных часах пять. В шесть Павел обычно приходил из больницы. Очень сильно хлопала входная дверь, гулко отдавались шаги, в комнату вторгались шум, запах табака и улицы. Кажется, она скучает? Глупости. Это не любовь. Это только привычка.

Письмо Тони

«... Привычка говорить с тобой? Не то слово. Необходимость. Ты и не подозреваешь, Сашка, что обо всех своих самых важных делах я советовалась только с тобой, чаще мысленно, правда; но я ведь знаю тебя лучше, чем ты сам, и лучше тебя за тебя же отвечу.

И сейчас, я знаю, ты согласишься. То есть ты, конечно, испугаешься за меня и начнёшь отговаривать, потому что тебе надо, чтобы я была цела, но тут - то я тебя и поймаю. Ведь тебе нужна я, Тонька, какую ты любишь, а эта Тонька никак не может сейчас забираться в тыл, она тогда перестанет быть собой, изменит себе и тебе.

Видишь, что я тебе скажу: другая, может, и вправе была бы уехать, а я не могу. Если я откажусь от этой работы, - кому ж тогда идти? Во мне столько ярости сейчас и злости, столько веры а себя, что прятать это подло. Я иду, потому что знаю: я оправлюсь; а оправлюсь потому, что так люблю тебя. Помнишь у Маяковского:

«Любить

это значит:

в глубь двора

вбежать

и до ночи грачей,

блестя топором,

рубить дрова,

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.