– Давай, хозяйничай тут, – вслух сказал Василий Андреевич.

Спустился с приборка и остановился, раздумывая, где идти: прямо через сырую луговину, полукругом потеснившую поле, или поверх ее, в обход, по новой дороге. Пожалел свои отмытые яловые сапоги и повернул на объездную дорогу, но теперь уже к ней надо было подниматься по крутой горке. Карабкался Василий Андреевич по круче торопливо, почти касаясь руками квелой апрельской травы. Ноги одеревенели, в висках ощутимо толкалась кровь, а он спешил, спешил, чтобы выбраться наверх без передыху, одним махом. Когда подъем кончился и он почувствовал свободу движений, ноги отказали. Остановился, чтобы продышаться, прийти в себя. Сверху хорошо просматривалась вся балка по обе стороны Ицки, уже вошедшей в свои берега. Лишь в нескольких местах на той стороне поблескивала вода, и над ней носились утки, да вблизи, у самого выхода прямой дороги на подъем, где Ицка делала поворот, вода выходила метров на двадцать, все еще заливала дорогу. Казалось, этот зигзаг речка и делала только для того, чтобы показаться каждому прохожему или проезжему; тут она выбиралась из лозняка на открытое мелководье, где пастухи поили скотину.

С этим местом в памяти Василия Андреевича связаны два неприятных случая. В сорок первом, когда отправлялся на фронт, надоумил его дьявол ополоснуть тут потные ноги. Остановил подводу, разулся. Только ступил по откосу, да не на вытоптанное место, а на травку, и присел, скорчившись от боли, – в траве лежал осколок бутылки. Ситуация – хоть плачь, хоть возвращайся домой, так и не обмыл ноги. Кое-как перехватил пятку полотенцем и покатил в военкомат, растерянный, обозленный и на Гитлера, и на того полудурка, расколотившего бутылку, и на себя, что поперся по траве, попал впросак в такой момент. Сколько пережил из-за этой больной ноги. Недели две не мог нормально ходить, и было стыдно перед начальством (иные открыто упрекали), да и перед рядовым людом, будто все сделал умышленно, чтобы угреться подальше от строевой. Даже на фронте при ранениях не было таких переживаний...

Отдышавшись и любуясь зеленеющей балкой, перерезанной прямехонькой Ицкой с этой единственной петлей у самого края луговины-впадины, Василий Андреевич пошел объездной дорогой. Однако полный полукруг по ней делать не стал. Там, где дорога уходила метров на сто в сторону, огибая свежий овражек, он пересек этот овражек, спустился вниз и вышел по сырому месту к речке. Взойдя уже по прямой дороге на куцый взгорок, еще раз остановился, оглядел и поселок и впадину-луговину. И резкими рывками ни с того ни с сего колыхнулось сердце, показалось, что он уже испытал что-то подобное, да и не один раз. «В хате она или вышла, наблюдает?» – подумал он вдруг о Варваре. А рядом, на крутом повороте, клокотала мутной водой весенняя Ицка, укрыв свое мелководье. Почувствовалось Василию Андреевичу, что вроде как засверлила у него та самая пятка, которую пришлось когда-то завязывать полотенцем, – точно так свербит заживающая рана.

Второй раз на этом мелководье Ицки Василий Андреевич чуть не попрощался с жизнью. Это уже в сорок седьмом. Грозный еще был отдельным колхозом, а сам он – председателем. Везли со станции на «студебеккере» локомобиль, или, как говорили мужики, паровичок. Попали в дождь. До Лопатина добрались хорошо, по колее «студеру» грязь нипочем. А тут, перед самым поворотом Ицки, вот на этом коротком спуске и влетели – тогда объездной дороги поверху еще не было, ездили только по луговине. И колеи не было. Как ни осторожничал шофер, направляя левые колеса по траве у самой промоины, машину все же занесло и потянуло к берегу. Шофер только успел сказать: «Андреич, мы летим». Пятитонная махина поползла, ломая борт, и «студер» завалился набок у самой воды. А в кабине было пятеро. Двое успели выпрыгнуть, да ничего не выгадали, остались с переломами. Сломал два ребра и Василий Андреевич. И самое обидное в том, что так и не настроили локомобиль на работу. Сперва чего-то в нем не хватало, а потом не сумели приспособить его к делу. Пять лет простоял он, войдя на полколеса в землю, ребятишки все лазили по нему, ерзали в топке. отполировав ее до блеска, а потом приехали сварщики резать разбитые танки, что стояли у дороги к райцентру, попутно и располосовали на металлолом локомобиль.

Стоял Василий Андреевич на этом взгорке, там, где понесло «студебеккер» в Ицку, любовался беспокойными бурунами воды – на повороте они выходили наверх мощными букетами, а видел в них и давнее и недавнее – все бестолково, вперемешку. «Еще таких два-три денька, и дорога очистится от воды», – отметил он и пошел в сторону Лопатина. У ответвления объездной дороги замедлил шаги, приглядываясь к прошлогодним неясным следам колес, а потом уже старался ни о чем не думать, прибавил ход.

На окраине Лопатина Василий Андреевич надумал идти не по деревне к правлению, а напрямую через поле к своему новому жилью. Раньше Лопатино тянулось по одной линии, теперь же издали, с противоположной стороны луговой балки, оно выглядело буквой «Т». Упирающаяся в балку ножка у этой буквы и есть цепочка финских домиков. Кажется, не будь этой подпорки, старое Лопатино опустилось бы к Ицке, сползло вниз. И теперь правление колхоза располагалось в самом верху этой ножки, а домик, выделенный на две семьи – Василию Андреевичу и учителю Илье Павловичу, – у самого основания буквы, над речкой.

Издали домики радовали глаз белизной и строгостью очертаний, рядком палисадников, обнесенных крашеным штакетником. Но когда он подошел ближе, домики показались ему будто нежилыми, еще не заселенными. Наверное, это потому, что над ними не возвышались ни тополя, ни ракиты, а тощие деревца да кустики в палисадниках не давали настоящего деревенского вида.

Василий Андреевич обошел свою половину дома, заглянул в одно окно, в другое. Обе комнаты сияли прежней свежестью и чистотой, будто и не было зимы. «Надо спросить, помыли, что ль, полы?» Постоял на крылечке, упершись плечом в дверь, и пошел в свою половину пустынного палисадника. Шагами обмерил его боковую и заднюю стороны, прикинул, где посадить малину и смородину, сливы и вишни. За штакетником, где еще по-настоящему не затянулась травой развороченная по осени трактором земля, наметил воткнуть, пока еще не распустилась листва, десятка два-три ракитовых кольев. Попробовал представить, как здесь будет лет через пять, а воображение было скупым, обрывистым.

– Доброе утро, старина, – окликнули его сзади.

Подошел Илья Павлович, учитель, в майке, с полотенцем на плече, поздоровался за руку.

– Все приглядываюсь, прикидываю, – как бы оправдывая свое присутствие, сказал Василий Андреевич.

— Надумал переезжать?

— Иду за машиной. Не знаю, удастся ли нынче.

— Не нынче, так завтра. И мне с соседом веселей будет. А то дочка говорит, кто-то за стенкой все скребется по ночам.

Василий Андреевич поделился своими огорчениями:

— Знаешь, Илья Палыч, никогда не думал, что вот так получится. Как оно на старости заново обживаться-то?

— Известное дело, штука не из приятных. Это, можно сказать, неправильно сросшуюся кость заново ломать. Молодым-то с этим проще.

— А где они, твои молодые? Вон, все туда, один за другим, гуськом. – Он махнул в сторону города. – Их сюда агитируют, а они туда.

— Да-а, – как-то неопределенно протянул Илья Павлович. – Их скопом-то не суди, Василь Андреич. Может, кому и не выйти на свою дорогу без города.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.