Глядя на нее, Люба смеется, что - то говорит ей мельком. Гремит музыка (разговор происходит в клубе), и уже не в силах подружки противиться зову юности.
Остаюсь я один, и мне припоминается все новое, все новое: оба колхоза - соседа строят совершенные, механизированные производственные помещения; пришло в МТС много новых машин - в этом году на сенокосе метали стога и ометы специальные машины... В Лобках строится городского типа Дом культуры.
Новоузенские земли... Много на них пережито, и тем краше то, что сделали на них люди, тем краше сами люди!
Есть на деревне некая вырождающаяся часть - это, так сказать, «сельское вельможество», часть малая, скорее, ничтожная. Деревню она не любят и упорно тянется вон из нее, куда угодно, и уж если не из деревни, то во всяком случае из колхоза.
Вот картинка. Худенькая, бойкая женщина в городском платьице ходит по немногочисленным учреждениям Лобков - в сельский Совет, в МТС, в общество потребителей - и всюду просит:
- Взяли бы вы мою Риммочку... Девушка - то какая славная!
- Да куда же мы ее возьмем? - отвечают. - Штаты - то у нас однолошадные.
- Уж как - нибудь! - настаивает женщина. - Ужли моей Риммочке после десятилетки - и в колхоз? Обидно!
А через день эта же женщина обращается к разным приезжим людям в надежде, не помогут ли они. И тут она жалуется и костит всех:
- Везде своих понабрали, понасажали! А у моей Риммочки - десятилетка...
Толковать с этой женщиной - напрасное дело. С какой - то одержимостью она толкает свою дочь на ложный путь. А сама дочь и на глаза людям не показывается, ждет, когда мать «спасет ее от колхоза».
С чувством брезгливости говорят об этой семье колхозники...
И тут же рядом идет другая струя сельской жизни, не менее любопытная и тоже связанная с демократическими преобразованиями, точнее, с победой демократических сил деревни, - это возвращение в колхоз тех, кто когда - то, в пору трудную, не выдержал и покинул деревню, землю, родной колхоз. Возвращаются они без шума, тихо, присмиревшие и виноватые. Их все больше: в Лобки вернулось двенадцать хозяйств, в Верхний Кушум - одиннадцать и т. д. Тут же они набрасываются на работу, «наваливаются «а трудодни». Иные начинают строиться на своем прежнем месте, где оставили некогда унылый пустырь... Мужчины молчаливы, женщины плачут...
А через некоторое время и у этих людей появляется улыбка.
Жара все гуще, все тяжелее.
Начал дуть ветер «из - под солнца», палючий, яростный, и начали хлеба тревожно волноваться под ним; птицы в степи притихли.
А по селам, по сердцам людей так и полоснуло, будто ножом:
- Суховей!
Вот - вот придет так называемая мгла, или, по - старинному, помоха, когда в воздухе образуется от тех палючих ветров какая - то пелена, как бы туман с желтоватым оттенком; под вечер и ночью он усиливается; солнце становится желтым и светит как бы «через тонкое облако. Луна тоже светит бледным светом; звезды видны только в зените и только первой величины. Воздух сухой и горячий, растительность увядает, хлеба гибнут. Люди и животные приходят в тревожное состояние.
Это и есть суховей.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.