В 1881 году один из корреспондентов убежденного реакционера обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева писал своему идейному вождю:

«Чудовищное оправдание Веры Засулич дало дерзость и силы нашим нигилистам. Теперь одно и главное — строгость, беспощадная строгость, казнь, заключение, ссылка...»

Оправдательный приговор Вере Ивановне Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова, вынесли присяжные заседатели под председательством тридцатичетырехлетнего судьи Анатолия Федоровича Кони (1844 — 1927). Суд над Верой Засулич и последовавший за ним период опалы навсегда поставили его в оппозицию к царизму.

А. Ф. Кони был сыном известного русского драматурга и театрального критика Федора Алексеевича Кони и актрисы Сандуновой (Ирины Семеновны Юрьевой). Выдающиеся ораторские способности, недюжинный ум, эрудиция позволили Кони занять особое положение в судебном аппарате России. Он был сенатором, членом Государственного Совета и в то же время признавался одному из близких своих друзей: «Друг мой, я вижу, что сделал величайшую ошибку, пойдя в Сенаторы. Я совершил нравственное самоубийство, приняв это звание».

Будучи дружен с И. А. Гончаровым, Ф.М. Достоевским, А. П. Чеховым, Л. Н. Толстым, В. Г. Короленко, Н. А. Некрасовым и многими другими выдающимися современниками, Анатолий Федорович и сам обладал ярким литературным дарованием, проявил себя как последовательный реалист.

Кони не покинул Родину после революции. С увлечением, достойным молодого человека, руководил кафедрой в университете, читал лекции рабочим, солдатам, студентам, школьникам. В 1924 году Академия наук торжественно отметила 80-летие своего почетного члена.

История, о которой рассказано ниже, — лишь небольшой эпизод из биографии выдающегося русского юриста. Но в частном, казалось бы, факте личной жизни, как в фокусе, сконцентрировались нравственные убеждения Анатолия Федоровича Кони, его высокие моральные принципы. В свое время Кони написал работу «Нравственный облик Пушкина», справедливо считая, сколь важно для потомков иметь правильное суждение и об этой стороне жизни великого поэта. Небезынтересен для нас и моральный облик самого А. Ф. Кони. Такие люди, как он, несли в себе те высокие нравственные ценности, которые и поныне являются неотъемлемой частью духовно-морального богатства нашего народа.

Он предвидел это несчастье. Еще в июне 1869 года — шутка ли! Почти за десять лет до случившегося писал Наденьке Морошкиной из богемского курорта Франценсбада¹, куда загнала Анатолия Федоровича болезнь: «Я много рассказывал тебе о своем брате, о его способностях, талантах и отличном сердце. Он давно уже стал на ложную дорогу, и в Варшаве я убедился, что почти невозможно его с нее сдвинуть. Отвычка от труда, отсутствие серьезных интересов, какая-то эгоистическая беспечность, шаткость воли, доведенная до крайних пределов, и стремление во всем себя оправдывать — вот те печальные свойства, которые, кажется, способны будут затушить в нем большую часть его добрых начатков». И дальше следует удивительное признание. Удивительное, потому что биографы Кони не раз обращали внимание на то, что в переписке его родителей можно найти интересные размышления по поводу воспитания сыновей. Но еще никого не удалось воспитать одною лишь теорией, «...всего больней в этом то, что я с горечью могу и имею право упрекнуть во многом, что портит Евгения, моих стариков... В нас развивали ум, забывая вовсе сердце и характер, и, откровенно говоря, среди двух-трех семян ума посеяли немало плевел душевной нивы. Видит бог, что я не хочу корить моих стариков — я благодарю их за их доброту, я люблю их, — но горькие воспоминания против воли теснятся в моей груди и мучительно сжимают сердце. Как-нибудь я расскажу тебе подробно мое детство, и ты сама увидишь, как много права имею я жаловаться на пропавшие бесследно годы. Скажу одно — в 14 лет я вырвался из дому и стал вырабатываться сам (нечего сказать — хорош выработался!), Евгений остался и стоит теперь на весьма шатком пути».

8 февраля 1879 года, с трудом собравшись с силами после похорон отца и неприятных, возмущающих его чувствительную, ранимую душу деловых переговоров с кредиторами покойного, Анатолий Федорович писал Евгению: «Нервы мои очень расстроены — и всем, что предшествовало смерти отца, и процессом, который я вел в это время², и тягостными заботами погребения. Трудно себе представить, сколько последние представляют подрывающего душу и оскорбляющего взволнованное чувство. Для меня потеря нашего старичка гораздо чувствительнее по многим причинам: с ним я потерял единственное, глубоко и бескорыстно привязанное сердце, которому не раз приходилось страдать от моих, быть может, и справедливых, но больных для него рассуждений. Притом — я его больше видел и чем ты в последнее время, и теперь, читая его переписку, разбирая его бумаги, я вижу его как живого, с его добрым, любящим, всепрощающим сердцем, — с его благородным умом и деликатностью. Повторяю — я ужасно тоскую по нем и ни в чем, ни в труде, ни в кругу людей, ни в одиночестве не нахожу возможности хоть на минуту забыть о его утрате. Однако, как ни горько, надо глядеть в глаза действительности».

А действительность была не из приятных, требовала суеты, длинных и нудных переговоров с кредиторами — отец имел около девяти тысяч серебром долгу (и поэтому Анатолий Федорович писал брату, что принимать наследство — невесть какое личное имущество — не следует). Педантично перечисляет он расходы по похоронам и в конце прибавляет, что если разделить расходы поровну, то с каждого приходится по триста тридцать пять рублей...

Да, и еще один вопрос, Анатолий хотел бы знать, как отнесется Евгений к такой надписи на могиле старика: «Ф. А. Кони, литератор. (Это почетное звание все более и более исчезает.) Род. 9 марта 1809 — скончался 25 января 1879». И на обороте: «Любовь все терпит, все покрывает, всему верит, на вся надежду имать и вся переносяще».

Ответа на свои вопросы Анатолий Федорович получить не успел. Пришло лишь запоздавшее в пути письмо Евгения — отклик на смерть отца: «Горькие дни проживаем мы с тобою, дорогой друг мой, голубчик Толя! Как ни приготовляешь себя к удару, как ни ждешь его — а все-таки удар бьет неожиданно и больно. Бедный старичок! Одно только и утешительно, это что он перестал страдать и что все, что зависело от нас, к облегчению его — было сделано... Бедный ты голубец — все хлопоты и вся тяжесть этих... забот пала на тебя одного, и без того крайне занятого! Мать плачет — но благоразумно сейчас она согласилась не ехать в Спб. Дорогой мой, я предоставляю тебе сейчас мой очаг и мои средства в полное твое распоряжение относительно дальнейшего устройства девочек и всего, что касается покойного отца. Как ты порешишь — так и будет исполнено... Поздравляю тебя с наступающим днем рождения, — дай бог, чтобы это был первый и последний день при такой грустной обстановке».

Ни очагом, ни средствами брата Анатолий Федорович воспользоваться уже не смог. А «грустная обстановка» только начиналась...

...В три часа в субботу мировой судья Евгений Кони, как всегда, вышел из дому на аллее Иерусалимской и не вернулся. Его жена Любовь Федоровна ожидала мужа к обеду, но он не пришел ни к обеду, ни к вечернему чаю. Всю ночь «финляндская рыбка», как ласково звал ее муж и самые близкие друзья, ходила по комнатам пустой квартиры — за несколько дней до этого мебельщик вывез всю шикарную мебель за неуплату долга. Может быть, муж задержался у кого-то из друзей? Но Евгений не вернулся и утром в воскресенье — в день своего рождения. Любовь Федоровна чувствовала, что случилось какое-то несчастье, но все-таки надеялась: вот-вот хлопнет дверь парадного подъезда, щелкнет замок. В тревожном ожидании проходили часы. Идти к знакомым, искать Евгения она стеснялась, «боялась показать... что муж не ночевал дома».

Телеграмма: «Петербург в Окружной суд председателю господину Кони. Приезжайте, случилась страшная беда. Вы одни можете помочь. Объяснять письменно нельзя. Ответьте. Корреспондент».

Корреспондент — еще одно прозвище Любови Федоровны Кони. В письмах брату Евгений часто передавал привет от «корреспондента».

...Анатолий Федорович уже знал, что Евгений обвинен в растрате денег и исчез из Варшавы. Еще утром, придя на службу, он почувствовал — не увидел, не прочел в глазах сослуживцев, — именно почувствовал: что-то случилось. Словно какой-то холодок пробежал от одних — от тех, кого он только терпел, — и теплые волны от верных сподвижников, от друзей. Ни те, ни другие ни словом, ни намеком не обнаружили, что им известно что-то неприятное для него. Ему предстояло обо всем узнать самому. Утренние газеты лежали на рабочем столе.

«...о бегстве мирового судьи г. Варшавы, г. К., растратившего значительные суммы, вверенные ему по охранению наследств. По этому поводу сенат сделал уже распоряжение о производстве формального следствия... Как уверяют, следствие производится весьма деятельно, но г. К. скрылся неизвестно куда... Бежавший судья оставил молодую жену, никакого имущества и довольно значительные долги. В квартире его найдены только две кровати, не подлежащие по закону аресту...

По поводу дела К., возбуждающего тут самые оживленные толки, позволю себе еще раз возвратиться к общему вопросу об устройстве суда и необходимости реформ в Царстве Польском.

Из Варшавы сообщают «Русским Ведомостям»: 18 февраля скрылся... Е. Ф. Кони, растратив около 19 000 руб. разных, по должности мирового судьи, находившихся у него чужих денег и, как говорят, совершив с этой целью ряд подлогов. Излишне объяснять, как диаметрально противоположны впечатления, произведенные этим событием на русских и на местное население. Скажу только, что оно составляет несчастье не только для семьи и родных виновника, но и для русского дела. Если каждая реформа у себя, так сказать, на родной почве, вызывает массу противников и недовольных, то число таких несравненно более здесь. Поэтому всякая оплошность, промах и незначительное упущение подмечаются; из них потом сплетаются целые обвинительные акты на новый суд».

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.