Где найти матери силы, чтобы вынести это? Бывали минуты, в которые Вера видеть не могла никого и, когда шла по селу, здороваясь со встречными, в каждом видела злорадство и подвох. И выплакаться некому. И Вани рядом нет...
В следующий раз Иван приехал домой в пятницу: словно сердцем почувствовал беду. Дети с порога сказали, что Катя пропала, а мамка в садике, с работы еще не пришла. Иван — туда. Веру он никогда не видел такой: воспаленные глаза, лицо в красных пятнах. Говорила Вера медленно, и Иван нервничал, поторапливая жену: «Ну, а дальше? А председатель? А милиция что?»
В среду Вере позвонила директор школы и сказала, что Катя нахамила классному руководителю. Дома Вера пыталась добиться от Кати, что же между ними произошло. Та — ни слова. Тогда Вера сказала, что; если классная руководительница и не во всем права, дерзить ей Катя не смела, что в любом случае Катя виновата и должна извиниться перед ней. Причем сейчас же. Катя молча ушла из дома и не пришла ночевать.
Это была третья ночь, в которую Вера не сомкнула глаз. А рано утром позвонили из милиции председателю домой, сообщили, что девочка нашлась, ночью ее сняли с поезда под Кировом, привезли в детский приемник, она не сразу назвала имя и точный адрес, поэтому долго держали, а когда все выяснилось, отправили с кем-то из сотрудников милиции в райцентр, так что тут она, жива-здорова, приезжайте.
Председатель дал Ивану машину. А Вера баню принялась топить...
А потом события развивались странным образом. В понедельник Катю забрала с третьего урока Анфиса Макаровна Сукнова, председатель сельсовета. Директору школы объяснила: имеются достоверные данные, что неродного ребенка Андреевы систематически истязают и вот докатились — из дома уже гонят. Надо проявить коллективную бдительность и во всем разобраться. Анфиса Макаровна повела Катю к Марьинскому фельдшеру на предмет медицинского освидетельствования. Когда девочку раздели, то на теле у нее действительно обнаружили три царапины и два синяка. Анфиса Макаровна продиктовала фельдшеру медицинское заключение и, забрав его, повела Катю в сельсовет для доверительной беседы. Начала ее, как положено, издалека, с детского дома. Потом про Андреевых ненавязчиво расспросила все: и во сколько встают по утрам, и что едят на завтрак, а потом и до побега дошла. Анфиса Макаровна высказала предположение, что девочку избили и выгнали. Но оно не подтвердилось. Ну если не выгнали, то избили-то точно. Во-первых, улики налицо. А во-вторых, просто так из дома не бегут. «Вот я, например, не бегу же!» — пошутила Анфиса Макаровна, любившая добрую шутку. И тогда девочка сказала, что ее действительно побила мать и именно поэтому она убежала из дома.
Анфиса Макаровна вздохнула облегченно. Она протянула Кате листок бумаги и ручку, попросив ее написать то, что Катя сейчас сказала. Катя написала на листке: «Мама меня бет» — без мягкого знака. Анфиса Макаровна. не любившая неточностей, поморщилась: «Во-первых, не «бет», а во-вторых, не «мама», а Вера Александровна...»
Затем Сукнова вызывала в сельсовет поочередно Ивана, Веру, Костю и Алешу Андреевых и еще раз Катю. Вере сказано было сразу, что, мол, все известно и отпираться смысла нет. Вера не поняла: о чем это? Анфиса Макаровна вытащила из стола папку, звонко стукнула по ней ладонью и сказала: «Че прикидывайтесь, милочка». Вера настаивала, что должна же она по крайней мере знать, в чем ее обвиняют, и Сукнова после колебаний открыла папку и из своих рук показала медицинское заключение, Катино признание и еще три каких-то коряво исписанных листка — как пояснила Сукнова, свидетельские показания.
Дома Вера попыталась поговорить обо всем с Катей, но с девочкой случилась истерика. Она кричала, что ей все надоели и она снова убежит из дома, и ее никогда-никогда не найдут. Что это все враки, как хорошо жить с мамой и папой, и вообще никакие они ей не родители. Она кричала до звона в ушах, до хрипоты, и Вере казалось, что все Марьино выстроилось у их окон, ей даже отчетливо послышались чужие голоса и чей-то хохот, а потом все прошло разом, и наступили слабость и апатия; в этом состоянии Вера жила следующие дни, казалось, ее покинули и чувства, и мысли, а остались лишь безразличие и бесконечная усталость; утром, идя на работу, она забывала, куда идет, но все же шла, потому что только движение убеждало ее, что она жива. Время тянулось медленно, и новый день не приносил избавления от долгой муки.
...«Дорогая Вера Александровна! Прошел месяц с тех пор, как мы виделись с Вами, а меня не оставляет ощущение какой-то недосказанности. Ради бога, не казните Вы себя за то, что так получилось с Катей. Не у Вас первой такое. Я тридцать лет в этом детдоме. Пришла девчонкой, и вот всю жизнь здесь. Раньше мне казалось, что, если захотеть, можно всех воспитать и перевоспитать, как тебе надо. А жизнь столько раз ставила меня на место. В первом выпуске был у меня Вовка Арбузов, любимчик. Какой талант! И пел под гитару, и в спектаклях главные роли играл, и рисовал, и стихи сочинял, был редактором стенгазеты. Поступил в педагогический, но года не проучился — сел за хулиганство, и с тех пор — все по тюрьмам. Я, когда узнала о нем, хотела уйти из детдома, но потом стала понимать, что нельзя идеализировать ребят и считать, что все в жизни будет так, как ты задумал. Верить надо в них, без этого руки опустятся, но вера и самообман — это ведь разное. Наши, детдомовские, дети не часто бывают благодарными, воспитанными и нежными, чего от них в семье почему-то сразу ждут. Очень плохо себя ведут в таких случаях и окружающие. Если ребенок не знает, что в семье неродной, найдутся «добренькие» дяди и тети, которые ему это скажут. Да что Вам объяснять...
Насчет всего этого бреда с избиением девочки: сразу после Вашего отъезда мы с директором говорили с Катей. Она призналась, что все сочинила. Почему — не объясняет. Я сразу написала подробное письмо на имя этой самой Сукновой. Старалась объяснить, что дети наши трудные, они способны на непредсказуемые поступки, что Катя, конечно же, все сочинила. Я просила Сукнову ответить, но, конечно, она молчит. Может, ей нужны какие-нибудь бумаги со штампами, что Катю Вы не били? Такие люди очень любят бумаги, а человеческим словам не верят.
Вера Александровна! Я не представляю, как Вы пережили весь этот кошмар. Не знаю, чем помочь Вам. Вот только слова и остаются. Держитесь, не падайте духом. Вы столько сделали в жизни: четверых сыновей растите и приемную девочку, а это уже подвиг — взять на себя такую ношу. Целую Вас. Ваша Л. М.».
Рассказывая о Марьинских событиях, я старался рассматривать их Вериными глазами. Знаю: в запале, в страсти серое черным порою покажется, но хотелось историю неудачного удочерения увидеть именно глазами матери. Во-первых, больше всего страданий выпало все же ей. А во-вторых, история эта, к сожалению, не единственная: приходилось и раньше, не только из письма Лидии Михайловны, узнавать о том, как часто людям, окружающим усыновленного ребенка и его неродных родителей, не хватает такта, умения сохранить тайну усыновления (хотя что тут уметь-то!), которая, кстати, не только нашей моралью, но и нашими законами оберегается. Так пусть эта драма, увиденная именно глазами матери, послужит уроком и в Марьине, и в других краях. Вернуть детям нормальное детство со всеми его радостями — не только задача неродных родителей, это дело общее, и, стало быть, силы в нем всем надо сложить.
У Андреевых подрастает Оля — другая удочеренная девочка. Хотелось бы, чтобы с ней не случилось похожее. Сегодня я почти уверен: не случится. Ведь дело тут и в отношениях Марьинских жителей и Веры. А они пошли на лад. Верю: скоро не будут Андреевы в Марьине чужими. В одном из последних писем Вера сообщила, что спорткомплекс открыли. Не реже чем раз в месяц старших детсадовских детей вывозят на автобусе в Киров — в цирк, в кукольный театр. До Веры такого не было, и когда затевался первый выезд, родители неохотно согласились, а детям понравилось, и тогда решили вывозить время от времени в город и взрослых тоже — побригадно, за особые заслуги в труде.
Ну, что еще? С Иваном живет Вера, как и прежде, дружно. Ребенка ждет. И когда это стало заметно, местные подивились-подивились, да и успокоились.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Повесть
Как-то на «нейтральной территории» встретились молодые рабочие двух калужских заводов — из бригады Анатолия Тарасова с машиностроительного и бригады Валерия Волкова с турбинного
Отечество