Чужие

В ту как раз пору появились в печати рассказы о том, как создаются в стране семейные клубы, как взрослые и дети большой разновозрастной компанией проводят вместе выходные и отпуска, и не бездумно как-нибудь проводят, а старшие учат детей и труду, и музыке, и иностранным языкам и закаливают их, стараясь использовать при этом все новые педагогические методики, мимо которых прошла школа. Подобный клуб Вера и надумала создать.

Назвали клуб «Энтузиастом». Членами его стали люди, преданные идее, а энергией своей способные, пожалуй, и с Верой потягаться. Что за идея? Все та же, которой во все эпохи служат беспокойные люди: попытаться — ибо «воспитать» звучало бы тут самонадеянно, — именно попытаться растить ребятишек, у коих и мысли, и душа, и тело жили бы в гармонии, стремясь к совершенству. «Энтузиасты» с каждого вступающего в клуб требовали: поделись со взрослыми и с детьми, чем богат, а от нас возьми то, чем беден. Была в клубе учительница музыки, которая взялась учить детей по системе Кабалевского. Был математик, добрейший человек, работавший с «самим Шаталовым», как представлялся он, — ему поручили подтягивать по математике и физике отстающих. Муж и жена Петровы, оба художники, открыли дома изостудию для детей «энтузиастов». Вера отвечала за физическое воспитание. Клуб делегировал ее в Москву к Борису Павловичу Никитину, чьи публикации в периодике Вера давно собирала. Привезла она оттуда чертежи домашних спортивных комплексов, и скоро почти у каждого «энтузиаста» появились в квартире качели, горки, финские стенки, перекладины, а строили их опять-таки члены клуба: нашлись среди них и столяр, и слесарь.

Счастье — сложная категория. Кажется, всегда для него, для полного, чего-то да не хватает. И все же состояние, в котором Вера была те два года, близко к счастью. Так в общем-то ей тогда и казалось.

— Там мы были среди людей, — говорит мне Вера.

Слово «там» произносится с силой. И в нем для Веры большее, чем вложено в него грамматикой. «Там» — ощущение счастья. «Здесь» — почти отчаяние. «Там» и «здесь» — словно две разные эпохи. Хотя разделяет их сегодня лишь год.

«Там» Вере казалось: таким должно быть то самое завтра, о котором мы говорим. Но потом случилось нечто серьезное. Вера лежала с Эдиком, младшим своим, в больнице. Ему только исполнилось полгодика, и у него заподозрили было воспаление легких, но все обошлось. В той больнице лежали, как водится, дети с матерями, но были и такие, что жили там месяцами одни. Потому что собственные матери отказались от них прямо в роддоме. Здоровьем малыши не отличались — вот и выхаживали их, как могли, в детской больнице, прежде чем отправить в Дом ребенка. Вера и раньше читала и слышала истории о брошенных детях, но чужая драма понаслышке далека и невыразительна, а тут — вот они, дети эти, в соседних палатах. Нянечек спросила: часто такое бывает? Все время, говорят, привозят «отказных». То одного-двух, а нынче — семеро в больнице.

Вере не спалось три ночи подряд... К тому времени, когда их с Эдиком выписывали, она уже приняла решение. И потом три дня жила ожиданием этого шага. Боль за тех детей, но и радость накануне поступка, боязнь этого шага, но и решимость его совершить — все слилось в ней в сильное чувство.

Пришла к «энтузиастам» и сказала все, о чем за эти дни передумала. Мол, не так живем. Своим детям все, а рядом чужие, у которых нет самого нужного, незаменимого — матери. Кто согласен им матерью стать?

Не сказал важного: когда Вера предложила забрать детей из больницы, желающих в клубе оказалось больше, чем требовалось. Тогда кто-то и рассудил здраво: разве только эти дети в нас нуждаются, есть же в нашем городе детский дом, давайте придем туда всем клубом!

...Так судьба свела Веру с Катей Кораблевой. Когда большая семья Андреевых переехала в Марьино, «мамой» Веру звали шестеро детей, и среди них была Катя.

Пытаюсь разобраться в мотивах переезда Андреевых в Марьином пересудов, возникших в связи с ним. Была у Андреевых хорошая квартира и работа в большом городе, а они приехали в колхоз. Что же привело их сюда?

Видно, я чересчур дотошен оказался выспрашивая о переезде все подробности. Вера насторожилась: «И вы не верите?»

Верю. Верю в то, что все началось с заметки. В одной газете написали о том как приехали в отсталое хозяйство десять молодых семей, поселились в здании бывшей школы, отремонтировав его своими силами, попросили самостоятельный участок работы: ферму, поля — и зажили безмятежно и счастливо Приусадебное хозяйство — общее, домашний скот — тоже.

Хоть и не новая идея, слышано о таком и читано, а заболела ею Вера. В один вечер села и написала письмо с просьбой принять ее с семьей в колхоз.

Когда колхозная машина, встретившая Андреевых на станции, подкатила к небольшому брусчатому дому, на крыльце стоял сам председатель Егор Петрович. Был сентябрь, но дожди еще не зарядили, и Марьино выглядело зелено, уютно. Егор Петрович поздоровался с Верой, Иваном, старшими мальчиками за руку и сказал, что здесь чудесные места, грибы, рыбалка, свежий воздух.

Каждый вечер поначалу председатель заходил к Андреевым. Расспрашивал, как устройство идет на новом месте и вообще про жизнь и про их интересы. Заметил на стене портрет. Поинтересовался кто. Удивился: «знаменитый» Никитин, а он и не знает такого. Слово за слово, Вера рассказала про «Энтузиаст», про спортивный комплекс, который в детском садике, где еще при переписке Егор Петрович обещал ей место воспитателя, хотела бы оборудовать. Председатель слушал внимательно, уважительно и, подумав, объявил, что Вере, пожалуй, не воспитательницей, а заведующей надо работать: и анкета у нее, и мышление для этого подходящие.

На пятый день Вера приняла садик. А через неделю Ивана отправили в райцентр на трехмесячные курсы механизаторов.

Когда коснулось детского спортивного комплекса, то умельца, который бы сработал его по готовым чертежам, нашли в местной кузнице. Он, увлекшись заказом, представил оборудование в срок. Нашли в садике и комнату, где компактно и удобно разместили все снаряды. Вера порадовалась: мало садиков даже в столице имеют такое. Ждала родительского собрания — на нем решила торжественно открыть спортзал для малышей.

Однако о спорткомплексе прослышали в селе задолго до собрания. Палы и мамы, приходившие за детьми, просились в спортзал — поглядеть, что это надумала там новая заведующая. Начались неодобрительные разговоры, и всякий следующий, придя в зал, был уже подготовлен общим мнением и торопился присоединиться к нему, потому что с большинством, как известно, тягаться трудно. Суть возражений сводилась к следующему: у нее, мол, четверо своих детей да чужих двое, вот пусть они и лазят по этим канатам, если матери не дороги, а у нас один — вдруг покалечится?

На собрании все родители сказали, что обходились они без этих канатов и ну их! — от греха подальше. Иные, упорные, настаивали: а есть ли у заведующей бумага из района, что можно детей пускать на качели и лестницы? Вера доставала журнальные вырезки про большую семью Никитиных, про их успехи в воспитании детей. «Не знаем таких», — возражали ей. «Да кого вы вообще знаете!» «Макаренко», — крикнул кто-то с ударением на третьем слоге, и на этом все разошлись по домам.