Когда на суд безмолвных, тайных дум
Я вызываю голоса былого...

Шекспир. Из 30-го сонета

Глаз чинары не видно, глаза у чинары неразличимы; потому что, в сущности, чинара видит всем своим стволом, ветвями, листьями, и когда чинара улыбается, то улыбаются сами ее листья, ветви, ствол, и я видел эту улыбку равно и в каждом листочке, и в тонких, длинных ветках, и в высоком стволе, чувствовал в этой улыбке единое тепло, единую тайную иронию и единый тайный укор (может быть, неприязнь?); но, когда этот укор (или неприязнь?) переставал быть тайным, проявлялся открыто, он ощущался больше в стволе, чем в листьях и ветках, потому что листья были нежны, ветки были тонки; а ствол был крепкий, грубый, он провожал год за годом, и тяжесть укора (или неприязни?), прямота укора душили человека, ломали ему руки, крушили ребра.

Теперь зима, и чинара — та самая чинара, — наверно, совсем голая, мерзнет, а когда чинара бывает такой голой, когда мерзнут в холодный зимний вечер ее тонкие и длинные, как волосы, ветки, чинара издали похожа на Меджнуна.

Но тогда едва отошла весна, началось лето, и высокая, худощавая чинара издали походила на Дон Кихота.

Было лето, и мы рано утром выехали из Баку, потом проехали Шемаху и, спускаясь по Ахсуинским извивам, направлялись к Тбилиси, собирались день или два пробыть там, а затем, останавливаясь на ночлег в гостиницах, проехать по берегу Черного моря к Северному Кавказу, а потом по шоссе Ростов — Баку вернуться домой; как обычно, мы выехали в свое летнее путешествие на месяц, у меня был отпуск, у детей — каникулы, золотая пора, и больше всего удовольствия в этом путешествии мне доставляла радость Вугара, Севиль и Солмаз, их беззаботность, да и Гюляр получала удовольствие от того же.

Гюляр — моя жена, Вугар — наш сын, Севиль и Солмаз — наши дочки, и вот уже четвертый год мы вот так отправлялись путешествовать, объезжая извивы Ахсуинского перевала.

Было лето, и я в это жаркое летнее утро вел «ГАЗ-24» и, как только миновал очередной зигзаг, увидел чинару и, не сумев сдержаться, воскликнул:

— Та самая чинара!..

Вугар спросил:

— Какая чинара?

Севиль спросила:

— Что за чинара?

Солмаз сказала:

— Ну и что, если чинара?..

Гюляр не без удивления взглянула на меня в зеркальце машины, и я ни в то летнее утро не понял, ни теперь, через столько месяцев, понять не могу, почему вдруг сильно покраснел, как будто дети меня голым увидели или как будто на глазах у всех я сделал какую-то неловкость и спохватился, заметив, что на меня смотрят.

Какая чинара? Что за чинара? Ну и что, если чинара? И, правда: ну и что, если чинара? Бакинские дворы полны таких чинар, и чем эта чинара отличается от других чинар, и что это я так взволновался, так закричал?

Однако эта чинара была моя чинара.

Нет, я не посадил эту чинару, и видел я эту чинару всего четвертый раз, но эта чинара была моя чинара.

Любимые нами есть не только среди людей; есть у каждого любимцы во всем сущем и в первозданной природе, и, быть может, сами люди не ведают об этом: кто любит легкий, летучий туман, кто — дождь, кто — тенистый лес или, скажем, гранатовое дерево в ярко-красном цвету, или же горную речку, со звонким журчанием бегущую по дну ущелья; а сказав, что люди и сами не ведают об этом, я хотел сказать, что, к примеру, падает снег, и ты сам не осознаешь, как этот снег любим тобою, как тебе дорого, что все вокруг становится белым-бело, и ты сам очищаешься весь среди этой ослепительной белизны, и падает, падает снег, и ты стоишь под падающим снегом и смотришь на объявшую все вокруг девственно чистую белизну, смотришь, и, пока идет снег, нет на свете человека чище и невиннее тебя, но до снега так не было и не будет так после снега...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.