Лиля перевела для нас распоряжение Станку. На завтрак заказано птичье молоко.

Захария Станку не зря считал себя учеником Достоевского и Леонова. Мы отметили для себя, что ученик, как и положено ему, одержал победу над учителем. На его гениальную шутку, содержавшую немыслимое желание, ученик ответил утвердительно и победил. Дело в том, что Леонид Максимович, не говоря уже о нас, не знал одной простой вещи. Птичье молоко входило в меню румынских ресторанов без всякого юмора. Оно приготавливалось из козьего молока, в котором плавает белоснежный айсберг сливочного крема. Это и называется «Птичье молоко».

Все это мы узнали на другой день. А в тот первый день после королевского обеда под тентом мы снова поднялись на палубу, чтобы продолжить свое путешествие по Дунаю. Лиля стояла перед Станку, запрокинув голову, потому что только в таком положении могла смотреть в глаза и слушать нашего гостеприимного хозяина, а он говорил:

— Плоэшти, Букурэшти, Аурэлиа — то есть нет ли среди гостей любителей рыбной ловли: в Бухаресте были заготовлены черви, на палубе есть необходимая снасть, а также любители-рыболовы, пискаруэл. Пожалуйста, Станку приглашает любителей.

Я признался, что рыбную ловлю люблю больше всего на свете.

— Буна, — сказал Станку, и через несколько минут наш теплоход взял курс в сторону моря.

По левому берегу без конца и края курчавились в мареве позднего солнца зеленые плавни. Захария Станку что-то рассказывал для нас Лиле, она слушала, кивала хорошенькой головкой и улыбалась. Сам Станку был непривычно оживлен и в эту минуту не казался нам протокольно строгим и сановным. Когда Лиля стала переводить его рассказ, он с живым интересом смотрел, как мы относимся к тому, что он говорит. А он говорил о плавнях, куда с весны завозят поросят, тут они живут все лето, питаются подножным кормом, корешками, желудем, а к осени набирают вес и становятся пригодными к забою. Тысячи поросят к осени вырастают в больших свиней, причем без всяких затрат. Лично я был в восторге и пожалел, что мы затопили искусственным морем наши замечательные плавни на Днепре. Леонид Максимович откашливался в кулак и также восхищался дунайскими плавнями и поросятами, которые так легко становятся большими свиньями.

Захария Станку, оказалось, был выходцем из деревни, всю жизнь писал о ней, и последний его роман был также о деревне. Трудно поверить, чтобы этот человек, аристократ с виду, мог родиться в деревне, писать о ней и так любить маленьких поросят. Все-таки по внешнему виду нельзя правильно понять человека и прочитать его жизнь.

Вскоре мы вошли в один из бесчисленных рукавов Дуная и пришвартовались к берегу в зарослях камыша. Люди Захарии Станку принесли ведро с червями, удочки, и я тут же с палубы забросил наживленный крючок в лагунку между камышами и стал ждать поклевки. Все воды рек, морей и океанов имеют для меня лишь тот смысл, что перед ними можно встать или сесть поудобнее, насадить червя, закинуть удочку и с замиранием сердца смотреть на поплавок. Вода, которая была сейчас передо мной, была лучшая из всех вод, в которые мне приходилось когда-нибудь бросать удочку. В темнеющей ее глубине отражался камыш, и там, невидимая моему глазу, ходила рыба. У себя дома из такой лагунки, куда не проникало ни малейшее дуновение ветерка, из этой изумительной изумрудной глубины я за каких-нибудь полчаса натаскал бы с ведро рыбы. А тут поплавок трогательно, как свечечка, стоял и не шевелился.

За маленьким заливчиком, где мы стояли, где, мертвый, повторялся в воде мой поплавок, а под ним, я уверен, кишмя кишела рыба, но не хотела брать бухарестского червяка, за этой лагуной неказистый мужичок в одиночестве резал камыш, увязывал его и снопы укладывал в ручную тележку. Я смотрел на поплавок, видел мужичка-старателя, работавшего в ослепительном сиянии вечернего дня, и томился в ожидании счастья. На палубе за раскладным столиком сидел Леонид Максимович с темной бутылочкой пепси-колы. Он ко всему спиртному относился с почти нескрываемым омерзением и не жаловал даже безалкогольные напитки, поэтому не пил сейчас, а время от времени подносил к стриженым усам фирменную бутылочку, смачивал губы и поглядывал по сторонам. У меня не клевало, и мне было стыдно перед великим писателем. Не успел я подумать, чтобы поменять место, как поступила команда собрать снасти и пожаловать к раскладным столикам, куда уже подавали люди Захарии Станку выпивку и закуски. Когда мы расселись за столиками, Леонид Максимович сказал Лиле:

— Лиля, надо бы угостить этого человека труда. — И он кивнул в сторону мужичка с серпом.

Тут же кто-то из людей Станку взял со стола бутылку и направился к трапу.

— Зачем это? — крикнул Леонид Максимович. — Зачем унижать человека труда подачками? Пригласите его к нам, на палубу.

— Плоэшти, Букурэшти, Аурэлиа, — перевела Лиля на румынский, и человек с бутылкой вернулся, поставил вино и снова ушел, чтобы пригласить труженика.

Через какое-то время мужичок в сопровождении человека уже поднимался по трапу. Его подвели к Леониду Максимовичу, и тот сказал:

— Лиля, переведите, я хочу, чтобы он разделил с нами наш хлеб и нашу соль.

— Я ведам русешти, — сказал вдруг мужичок и робко забегал глазами по лицам сидевших рядом с Леонидом Максимовичем.

— Вы русский? — спросил несколько изумленный Леонид Максимович.

— Я естем русски.

— Откуда родом?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.