— Я горошо понимал.

— Но вы, все трое, нехорошо вели себя.

— Васка! — воскликнул Петру и снова остановился. Крупные молодые глаза его выражали чуть ли не ужас. — Нет плохо! Нет правильно! Васка! Захария Станку держит Леонова учителем. Так! Достоевский, Леонов учители Станку. Это интересно, мы хотел-ли слушать. Захария хороший майстер. Он уже написал. Нам, — Петру постучал себя в грудь, — нам нет ему чего сказать. И Леонов нет чего сказать нам. Его день абгеен, уже ушел.

— Ты не прав, Петру, — возразил я.

— Филлайхт, может быть, Васка.

Мы вошли в подъезд старинного дома без лифта. Поднялись по сумрачной каменной лестнице на третий этаж. Дверь открыла мать Петру, полная женщина в очках. Я был представлен как советский друг Петру. Лицо матери сделалось ласковым, и она заговорила со мной на румынском языке. Я понял, что ей приятно и что она рада такой встрече. Сама же, наподобие всех матерей земного шара, засуетилась, надела передник и отправилась на кухню готовить угощение.

Ни одним из иностранных языков я так и не овладел, хотя способности к этому у меня хорошие. По-румынски, например, я заговорил в первый день нашего приезда, даже в первый час. С вокзала мы прибыли в отель, и там, как только Олесь Гончар вошел в свой номер, я снял трубку и попросил соединить меня с три тридцать пятым.

— Домнуле Гончар? — спросил я с румынским акцентом.

— Я слухаю, — отозвался Александр Терентьевич.

— Плоэшти, Букурэшти, Аурэлиа? — спросил я на чистом румынском языке.

Плоэшти я знал еще с войны, когда сильно бомбили этот город. Букурэшти — Бухарест. Аурэл — так звали шофера, который привез нас в гостиницу. Александр Терентьевич долго добивался, кто с ним говорит и что от него требуется, пока наконец не разобрал все три слова, и только потом стал объясняться со мной, то есть ласково, как умеет один Гончар, посылать меня туда, где Макар еще ни разу не пас телят.

Словом, в доме Петру я чувствовал себя вполне свободно. Когда мама говорила: «Петру, Плоэшти, Букурэшти, Аурэлиа», — я хорошо понимал, что надо идти мыть руки и садиться за стол.

— Букурэшти, Плоэшти, Аурэл, мама, — отвечал Петру. И действительно, он провел меня в ванную комнату, там мы помыли руки и потом вернулись к столу.

И дальше я все понимал, когда мама говорила Петру, чтобы он разлил по фужерам вино и предложил мне закусывать брынзой. Правда, я не знал еще всех тонкостей языка, поэтому больше прибегал к жестам и мимике, молча чокался с Петру и его мамой и пил вино тоже молча.

Но перед тем, как мы стали пить вино и закусывать брынзой, когда мама еще нарезала эту брынзу ломтиками на кухне, Петру пригласил меня в свою комнату, преподнес мне свою первую книжку повестей с теплой, дружеской дедикацией на румынском языке.

В кабинете стояли большой письменный стол, кресло, книжный шкаф. В другой части — две деревянные кровати, хорошо прибранные, с белоснежными подушками в изголовье. Рядом платяной шкаф. Над обеими кроватями висели в рамочках две детские фотографии.

Я пожимал руку и благодарил Петру за книжку, а сам то и дело поглядывал на эти кровати и на круглые детские головки в рамочках фотографий.

— Это кто? — наконец спросил я.

Петру немножко притопнул ногой и сказал, что здесь, где мы стоим, была детская и что здесь жили они вдвоем со своим братом Иоником. Он подошел поближе к изголовьям.

— Это есть я, это — брат Ионик, по-русски значит Иван. Мы родились вместе, за один день.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.