Василий не сразу понял, чьи это слова. И только когда посмотрел на отца и увидел неудовольствие в его лице, тогда и понял, и поморщился. Он и прежде не любил, когда прерывали его раздумья, а теперь, повзрослев, особенно. Казалось, отец делает это намеренно, не желая, чтобы он подолгу оставался наедине со своими мыслями. А ему лишь тогда и было хорошо, когда оставался наедине с ними. Все, что лежало по другую от них сторону, было неинтересно и скучно. И в школе, а учился он в тридцати километрах от родной деревни, затерявшейся в тайге, в райцентре. нередко было неинтересно и скучно. Но на уроках истории он заметно оживлялся, и со вниманием на смуглом скуластом лице слушал учителя, и кем только не воображал себя. Учитель заметил эту склонность, и она пришлась по душе ему, и они часто оставались после уроков, и учитель подолгу говорил о временах далеких и памятных, о народах, так и не оставивших следа на земле. Это были лучшие минуты в жизни Василия, у которого не было близких друзей в школе, он не умел сходиться с людьми, привыкнув с малых лет быть наедине со своими мыслями.

— И о чем ты все время думаешь?.. — снова сказал отец.

— Василий не ответил, увидел в лице его какую-то настороженность, спросил, и сам наполняясь тревогою: А что случилось?..

— Т-с-с... — сказал отец. — Вроде бы свист?.. Вот опять...

Василий прислушался. И точно, кто-то играл на сделанной из ивового прута свистульке, и этот кто-то, как определил Василий, подманивал к себе неосторожную по весне и глупую птицу. И он сказал об этом отцу, но тот обронил только, все больше хмурясь:

— Сам знаю... — И торопливо, но стараясь ступать мягко и осторожно, пошел в ту сторону, откуда доносился свист. Однако скоро остановился, подозвал к себе Василия: — Кажется, тут...

Глазам открылось глухое, куда и солнце-то вроде бы не проникает, урочище и где снег, быть может, вчера лишь стронулся, но еще не сделался черным и клейким.

— Подожди меня, — сказал отец.

И еще что-то сказал он, вроде того, что весна в тайге и нельзя брать на манок птицу, а они вон как... Но Василий не услышал этого, а может, и услышал, а только уж думал о другом... о том, что отец опять будет кричать и ругаться, а люди станут сердиться на него. Захотелось махнуть на все рукою и уйти. Но он не ушел. Прислонился к холодному стволу. дерева, с минуту постоял, стараясь унять волнение, которое было тем сильнее, чем больше думал о том, что сейчас произойдет. А потом стал смотреть в ту сторону, куда пошел отец. Глазам было больно. Оттого ли, что солнце стояло высоко и снег искрился, отчего ли другого... И не скоро еще Василий разглядел большие и белые, он и теперь помнит, большие и белые фигуры людей, в руках у этих людей были дробовые ружья. Не мешкая, оттолкнулся от ствола и пошел по широкому несуетливому следу отца. А волнение в груди становилось все больше, и это уже было не то прежнее волнение, которое идет от досады, это было другое волнение, которое не оставляет и малого места другим чувствам.

Василий едва не столкнулся с отцом, тот стоял подле куста черемухи, глядя сквозь голые, с черными крапинами, ветки. Он не увидел, как подошел Василий, скорее почувствовал беспокойное дыхание подле себя, сказал негромко, и в голосе у отца звучали обида и недоумение, и все это Василий тоже помнит, будто это произошло не пять лет назад, а совсем недавно, вчера...

— Смотри... Смотри...

Василий глянул в ту сторону. Их было трое, и они, не торопясь, словно бы даже лениво, ходили между деревьями и собирали подранков. И в этой их внешней неторопливости было что-то угрожающее, но Василий уже успокоился. Ему вдруг стало обидно. Нет, не за себя и не за отца, а за тех, что собирали подранков и добивали их.

— Ты подожди, — сказал отец. — Подожди... Я сам... — И словно бы отодвинул в сторону куст черемухи, и сделал шаг вперед...

А те трое уже заметили отца и засуетились, подбирая в снегу рябчиков и бросая их в длинный серый кожаный мешок. Они могли бы уйти, но не сделали этого. Уложив добычу в мешок, продолжали стоять на месте и смотрели на отца, и глаза у них были ярые, и даже издалека Василий заметил это. Они ждали, когда подойдет отец, и, видать, втайне надеялись, что это кто-то другой — не охотинспектор. Он теперь не помнит, что закричал, кажется, что-то отчаянное и дерзкое. И те трое, услышав, кинулись в чащу, и валежник захрустел под их ногами.

Отец был недоволен:

— Ты зачем спугнул их? Я бы...

Василий отвернулся и заплакал. Отец начал успокаивать: мол, ладно уж, чего уж... И все спрашивал:

— Почему люди такие жадные? Зачем им столько птицы?..

Отец недоумевал и расстраивался, когда встречался с людьми злыми и жадными. Сам он был человеком добрым и умел прощать, но только не тех, кто ладил обидеть таежного ли зверя, птицу ли. Полагал, что все сущее в тайге есть благо, и это благо не принадлежит кому-то в отдельности, а всем вместе, и ему было не по душе, когда приходили даже те, что с лицензиями. Отец ни разу не помог им, хотя среди них нередко были люди солидные и с высоким положением в районе. Он ни разу не помог им, а порою делал так, что они уезжали ни с чем... «А вы сбегайте в низовья реки, — говорил он. — Я там козьи лежки видел. Авось, повезет?..» И при этом, прищурившись, глядел на Василия, а когда те возвращались ни с чем, сочувственно вздыхал: «Это ж надо, не повезло...» Поил чаем незадачливых охотников, а потом выпроваживал их из дому и, стоя на высоком крыльце, приглашал приехать на будущий год. Но на будущий год те, кто уже познакомился с отцом, старались не приезжать. А этого и надо было отцу, он радовался, похлопывая Василия по плечу, говорил: «Учись, парень. Когда придет твое время, поступай так же...»

Но Василий, окончив школу, сказал отцу:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.