И он готов был, не откладывая, здесь же, сразу рассказывать людям обо всем случившемся в это утро.

«Да мои ж вы хорошие...» — было у Якоба наготове, но его еще раз словно коснулся последний взгляд старого сторожа, приложившего палец к сомкнутым накрепко губам.

А радость распирала его, делала ребенком — он, подпрыгивая на одной ноге, словно на квадратиках извечных дворовых «классиков», пробежал мимо изумленных прохожих, а потом опять бросился в милую его сердцу толпу — она больше не пугала его. Он видел всю глубину заблуждения людей и жалел их.

8

Букетик цветов, который Якоб держал в руке, казался ему фонарем, освещавшим каждый его шаг по новой, открывшейся ему только что жизни. Он знал — как бы там ни было, — что без людей ему не прожить, и он стал искать к ним пути.

Он решил проложить новую связь с заблудшим человечеством не через чужих (хотя какие они чужие — все люди друг другу братья), а через своих — через Жену, Дочь. Пусть они станут мостиком между ним и новой жизнью, в которой ему предстоит насладиться радостью тех, кого он станет выводить из мрака заблуждения на путь истинный. Да, да. Он уже полагал, что никакое другое из отведенных ему назначений не сможет сравниться с тем, предчувствиями которого он был переполнен в эти минуты по дороге домой. Они рождали в его возбужденно-праздничном воображении реальные образы — он уже ясно видел, как повинится перед ним Жена, конечно же, не сразу, он позволит ей потянуть с этим, он все понимает. И он представлял себе, как он будет свидетелем ее колебаний, которые естественны в такой ситуации, и вполне допустимы, и даже позволительны, тем более рядом с ним — с Горбуном, который, являясь полномочным представителем Истины, тем не менее не собирается стать жестоким, карающим, как это водится. Нет, он сделан из другого теста — он. постигший сокрытое от людей, не перестал их любить, не разуверился в Добре, не стал менять к ним отношения, хотя имел на это полное право — еще бы: ведь он предупреждал, он останавливал, но они отвергли его, они пытались расправиться с ним физически... Тут он нащупал рукой крестик пластыря на лице, словно удостоверился, так ли действительно складывались события сегодняшнего дня. Ему вдвойне стало радостнее оттого, что он представил на своем теперешнем месте другого человека: «ТОТ не стал бы вести себя, как он, Якоб. Тот бы начал с расправы над теми, кто надругался над ним, мучил его физически, подвергал унижениям, оскорблял. Да, тот поступил бы именно так. Никто другой этого бы не простил, получив столько полномочий от так внезапно открывшейся только ему Правды...» И он какое-то время живо воображал себе, каким бы мог быть день отмщения. Но ведь это только могло быть так — могло! — окажись Истина в других, не его руках. А у него будет не так, потому что он не такой, как все, потому что он беспредельно добр и, разумеется, справедлив. Да разве он опустился бы до наказаний! Нет, конечно, он никого не станет карать. Он великодушен, щедр, потому что он познал Истину и возвысился.

«Только бы никто не переставил стрелки часов, тогда...» — Он даже остановился, внимательно посмотрел на хорошо видимую старую башню. Но все там было по-прежнему. Часы беззастенчиво продолжали врать, а люди делали вид, что ничего не замечают.

«Ну и прекрасно, — ликовал Якоб — значит, кесарю достанется кесарево».

Он уже любил себя в отпущенной ему свыше роли и ясно различал слова признательности, благодарности, которые очень скоро будут принадлежать ему.

«А достоин ли?» — пришел к нему на вершине его ликования и такой вопрос. И тогда он перебирал прожитую им жизнь, придирчиво пересматривал с высоты своего сегодняшнего положения (а оно позволяло сделать это) каждый прожитый им день. Прошли перед его глазами детские деревенские счастливые дни, пронеслись школьные удачливые годы, институтские студенческие благословенные времена, добровольный отъезд из родного города в дальнюю незнакомую сторону — так надо было, и он так сделал, — накапливавшие усталость годы работы... Нет, не было в них ничего, что могло задержать хотя бы на минуту его сегодняшнее стремительное движение к столь благородной цели: нигде он никого не подвел, где надо было быть смелым — был, честным — был, не был хитрым, не лукавил, не приспосабливался к жизни — жил. Чего ж еще! Высота, на которую возносила его правда, была для него вполне заслуженной, и он смело шел ей навстречу. Букетик, на который прохожие по-прежнему обращали внимание, он поднял над собой, над своей радостью, над счастьем. Как факел.

9

Ощущения вырастающего на спине горба, которое раньше появлялось на пороге его дома (почему он и называл сам себя Горбун), на этот раз не было. Сегодня он вошел в свой дом, не согнувшись как всегда.

В квартире никого не было. «Ах да, — вспомнил Якоб, — ведь я ушел с работы не как обычно...» Он улыбнулся, вспомнив все случившееся на собрании. Вспомнил он и то, что ушел от них навсегда. Вспомнил, и ему, и без того счастливому в этот день, стало еще лучше.

Ему хотелось пронести свою радость как можно подольше, не расплескать ее, не растратить до прихода Жены. Да, да, он объявит ей сегодня: хватит им дуться друг на друга безо всяких причин. Довольно. Он первым протянет руку. Ему теперь ничего не стоит сделать это — он великодушен, и всемогущ, и не держит старых обид, он их готов забыть все до единой, все. Да и разобраться, какие это обиды — мелочи. Стоит ли теперь после всего этого обращать на них внимание! Давно надо было начать новую, счастливую жизнь. Хватит!

Якоб, сжимая в руке букетик ярких цветов, пододвинул на середину комнаты удобное мягкое кресло с высокой спинкой (сейчас оно напомнило ему трон), устроился в нем поудобнее; перед глазами была дверь — он увидит их сразу же, как только они войдут, и бросится к ним навстречу, и пусть порог их дома станет порогом новой для них, счастливой жизни.

...Неестественно крепко для спящего человека он держал цветы в подрагивавшей, словно не уснувшей еще руке. И снилось ему, будто входят в дом его Жена и Дочь в слишком простых («Надо обязательно купить новые!») платьях. Взглянув в глаза друг другу, он и она смеются беззаботно и весело, и Дочь смотрит то на одного, то на другого и смеется вместе с ними, и он еще раз замечает, что на его Дочери слишком простенькая одежда, и от этого у него сжимается сердце, но он ставит первым же делом их новой жизни купить им все, что они захотят, и на этом успокаивается, возникшая боль отпускает его и не мешает радоваться, смеяться вместе с Женой и Дочерью.

А потом они садятся за стол и, подперев руками головы, смотрят друг на друга, как будто не виделись сто лет и необычайно рады встрече.

«Ты уж извини нас, глупых», — говорят они ему в один голос, и это выходит смешно, и они опять смеются.

Бросив случайно взляд на приоткрывшуюся в коридор дверь, он увидел там что-то вроде очереди. Он даже вздрогнул от неожиданности — он узнал верзилу, который избил его сегодня утром, за ним стоял сосед, стыдливо опуская глаза, виновато поглядывая в его сторону, за ним с виноватым видом стояли товарищи по работе, за ними какие-то незнакомые ему люди. На их лицах было одно и то же: «Мы виноваты, прости нас...» Подняв взор, он увидел контуры заволакиваемого лиловыми густыми сумерками города со знакомыми с самого детства очертаниями, силуэтами. И вот тогда он вдруг увидел, как от хорошо знакомого с детства силуэта вечернего города отделилась какая-то его часть и, ломая пропорции, стала удаляться. Он не поверил своим глазам — это была злополучная башня. Стоявшие в очереди не смотрели больше в ее сторону.

«Подождут», — подумал он и перевел довольный взгляд на смеющихся Жену и Дочь.

...Со стола, на который он оперся локтем и елозил по скатерти, ворочаясь во сне, слетел и упал на пол листок из ученической тетрадки, подставив всему белому свету написанные на нем слова: «Мы уходим от тебя. Не обижайся. Твои бывшие Жена и Дочь».

Краешки подрагивавших губ, уже уложенные прожитой им жизнью в нерасправимые складки, против всех правил поднялись, расправились, обозначив на его усталом измученном лице первую в его новой жизни улыбку.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.