В одном из последних своих стихотворений, как бы подводящем итог творческой жизни, Алексей Константинович Толстой называет себя «певцом, державшим стяг во имя красоты». Об этом же говорит он в автобиографическом очерке: «...убеждение мое состоит в том, что назначение поэта – не приносить людям какую-нибудь непосредственную выгоду или пользу, но возвышать их моральный уровень, внушая им любовь к прекрасному, которая сама найдет себе применение безо всякой пропаганды».

Творчество А. К. Толстого пришлось на 60-е годы XIX века, когда в литературе все большее звучание приобретала тема гражданственности (в произведениях Салтыкова-Щедрина, Некрасова и др.), когда молодежь все более проникалась революционно-демократическими идеалами. Представители лагеря революционных демократов объявляли себя решительными противниками «чистого искусства».

Конечно, ни лучшие представители революционно-демократической критики не были столь ограниченны, чтобы от художественного произведения требовать непременно «пользы», совершенно отмахиваясь от «красоты», ни А. К. Толстой не был исключительным приверженцем анакреонтизма, который, по справедливому замечанию И. Анненского, не привился в России с ее литературными традициями, уходящими в глубь византийского искусства, аскетического и проповеднического по своей сути.

В. Г. Белинский (кстати, одобривший совсем раннее произведение Толстого «Упырь», в котором увидел «все признаки еще молодого, но, тем не менее, замечательного дарования») понимал, что «смешно требовать», чтобы поэт «за долг себе поставил подчинить свое свободное вдохновение разным «текущим потребностям», а Чернышевский в письме к Некрасову объяснял свои требования к художественным произведениям следующим образом: «тенденция может быть хороша, а талант слаб, я это знаю не хуже других, – притом же я вовсе не исключительный поклонник тенденции, это так кажется только потому, что я человек крайних мнений и нахожу иногда нужным защищать их против людей, не имеющих ровно никакого образа мыслей». И не отсутствие тенденции, то есть в то время – злободневности, вызывало неодобрение у ведущих революционных демократов, а отсутствие мировоззрения у автора. Алексей Константинович Толстой никоим образом не может быть отнесен к разряду безыдейных людей.

«Сущность искусства, – писал он, – есть высшая красота или высшая правда (что одно и то же)». Толстой придерживался того убеждения, что личность художника непременно должна отражаться в его произведениях, и искренне поражался, когда обнаруживал, что творец мог быть ниже своего творения. «Направление, – считал он, – должно быть в жизни и тогда оно само собой выразится в литературе...»

Каким же было то направление, которого придерживался А. К. Толстой в жизни, и как выражалось оно в его произведениях?

«Я родился художником, но все обстоятельства и вся моя жизнь до сих пор противились тому, чтобы я сделался вполне художником», – писал он в возрасте 34 лет. Вопреки обыкновению, это отнюдь не были неблагоприятные внешние причины, скорее, слишком счастливые: Алексей Константинович был очень богат; родственники, проявлявшие о нем большую заботу, занимали высокие государственные посты, были приближены ко двору; здоровье его смолоду было поистине богатырским; с детства его окружала атмосфера искусства; Италия – эта вторая родина русских художников – знакома поэту уже в отрочестве. Но в представлении матери поэта Анны Алексеевны Перовской и ее братьев счастье было неотделимо от успешного продвижения по служебной лестнице и делания карьеры. И вот вместо того, чтобы с юных лет полностью отдаться своему призванию, Алексей Константинович «насиловал себя из чувства долга, считаясь с моими родными, у которых на это были свои взгляды».

«У меня такое отвращение, именно отвращение к службе, какова бы она ни была в том виде, как она существует у нас, что даже если бы я хотел фокусом заставить себя подчиниться этому, я бы никогда не дошел до хороших результатов, и потом я ставлю искусство как пользу сто раз выше службы». Первой службой Толстого был Московский Архив Министерства Иностранных Дел, куда он вступил 17-летним студентом. Здесь, вероятно, вошла, в душу поэта любовь к истории России, особенно к древнему ее периоду. Любовь к старине, к преданиям, к древнерусскому языку, уже к тому времени устаревшему и для многих непонятному, была органична не только для Толстого-художника, но и для Толстого-человека.

Алексей Константинович не раз предпринимал попытки оставить служебное поприще, чтобы целиком отдаться литературе, однако обычно вмешательство его родных приводило к тому, что от него попросту «откупались» длительными отпусками, и все шло по-старому. Вообще, если бы он не был поглощен всецело стремлением вырваться из служебной карусели, его, по всей вероятности, ждала бы блестящая придворная карьера: ведь Алексей Константинович был товарищем детских игр Александра II, и, когда тот вступил на престол, между ними сохранились дружеские отношения, так что Толстой мог входить к царю без доклада. Этим своим положением он пользовался, когда возникала необходимость помочь попавшему в беду или оказавшемуся в затруднительном положении достойному человеку. Так, Гоголь, объясняя в письме к А. О. Смирновой свою просьбу к властям, «выходящую из предела установленных порядков», просит ее посоветоваться с А. К. Толстым относительно формы, в какой эта просьба могла бы быть передана наследнику, и даже доверяет Толстому редакцию этой просьбы. Благодаря хлопотам А.К.Толстого в 1852 году был освобожден из ссылки И. С. Тургенев.

Алексей Константинович пытался употребить свое влияние на Александра II для проведения в России либеральных реформ. Но пределы возможностей Толстого в этой сфере были ограничены. Когда в 1864 году на вопрос царя, что делается в русской литературе, Толстой ответил, что она «надела траур по поводу несправедливого осуждения Чернышевского», Александр II холодно оборвал его: «Прошу тебя, Толстой, никогда не напоминать мне о Чернышевском».

Между тем служебные дела Алексея Константиновича продвигались таким образом, что на место привычного отвращения пришло негодование: без согласования с Толстым царь назначает его делопроизводителем «Секретного комитета о раскольниках», на которых тогда были гонения. По своему гуманистическому складу Толстой испытывал инстинктивное отвращение к любого рода притеснениям. О настроении и состоянии его духа в период работы в комитете говорит такое его признание, сделанное в то время: «Если бы, например, меня употребили на дело освобождения крестьян, я бы шел своей дорогой с чистою и ясною совестью, далее если бы пришлось идти против всех».

В таких условиях, совершенно противных его склонностям, шла жизнь Алексея Константиновича. Он писал тем не менее стихи, баллады, давно уже был начат «Князь Серебряный», но «как работать для искусства, когда слышишь со всех сторон слова: служба, чин, вицмундир, начальство и тому подобное», а главное: «...вся наша администрация и общий строй – явный неприятель всему, что есть художество, – начиная с поэзии и до устройства улиц».

Судьба поэта, силою обстоятельств лишенного свободы творить по вдохновению, нашла отражение в поэме Толстого. «Иоанн Дама скин». Герой ее совершенно очевидно выражает сокровенные желания и стремления самого Алексея Константиновича:

В толпе вельмож всегда один,

Мученья полон я и скуки;

Среди пиров, в главе дружин,

Иные слышатся мне звуки;

Неодолимый их призыв

К себе влечет меня все боле –

О, отпусти меня, калиф,

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.