49 часов 25 минут

- Самое вкусное на земле - вода.

- Нет. Пельмени.

- Обжора ты, парень.

- Какой же я обжора!

- Не спорь. Самый ты настоящий обжора. Только бы тебе пельмени и есть. - Он помолчал немного, а потом, усмехнувшись, сказал: - А знаешь, в Словакии пельмени очень вкусно готовят.

- Не вкусней наших - то, сибирских.

- Вкусней, - убежденно ответил Строкач и расстегнул ворот рубахи. Он вспотел после двух часов работы, пока пробивался к Антону. Гудели мышцы рук, и очень болела шея, оттого что была все это время в напряжении. Строкач расслабился и привалился спиной к породе. Он решил отдохнуть и подождать, когда перестанет болеть шея.

- Знаешь, почему я так говорю? - спросил Строкач.

- О чем?

- Да о пельменях?

- Каких пельменях?

- Ну, которые в Словакии делают...

- Откуда же мне знать...

- А я знаю. Я знаю, почему я так говорю. Нас туда забросили в сорок четвертом, когда восстание началось. Нас было двадцать пять. Нас выбросили с парашютами в горах. Я первым прыгал. Меня и отнесло черт - те куда. А крутом горы. И крикнуть нельзя: в траве проводов много всяких разноцветных было. А это значит, фрицы рядом. Куда уж тут кричать! Ты слышишь, Антон?

- Слышу, Никита...

- Ну вот... Бродил я, бродил и забрел в хутор. Маленький, в горах, наверное, только и бывают такие: один дом, пять сараев да колодец. Журавль называется, как и у нас, на Украине. Лег в траву, посмотреть думал, нет ли немца. А как лег, так и уснул. Проснулся - смотрю, рядом со мной женщина сидит. Молодая такая, толстая, красивая. Я ее, знаешь, и сейчас прямо всю помню. Она на меня смотрит и спрашивает: «Русский?» Я ответил: «Русский». Ты слышишь меня, Антон?

- Слышу, - ответил Сытин совсем тихо. Громко говорить ему становилось все труднее из - за того, что боль в ноге сделалась невыносимой.

- Антон! - крикнул Строкач. - Ты что молчишь?

- Я слушаю! Я все время слушаю! - ответил Сытин громче и вытер со лба испарину.

- Она меня в амбаре спрятала, - продолжал Строкач, - мужнину одежду дала, кормила, поила. Муж у нее украинец, она поэтому со мной говорить могла - он ее выучил. Смешно она по - нашему говорила. И улыбалась все. Хорошо, добро так улыбалась. Потом раз пришла и говорит: «Ваши тут рядом». А я спрашиваю: «Где?» А она говорит: «Рядом. Я отведу тебя ночью». Сказала так и легла в сено. Травинку на палец намотала и говорит: «Одна я. Мужа моего прошлым летом убили». А у меня жена, Люся, с пузом тогда ходила. Шестой месяц шел. На лице - пятна, пузо - огурцом, а глаза - чистые, Красивые, будто у ребенка. Только у беременных такие глаза бывают. Вспомнил я Люсю, отошел в угол и говорю: «Красивая ты, только уходи лучше». Она травинку - то с пальца размотала, бросила ее, поднялась и говорит: «Я уйду, ты не думай. Только вы, мужики, войны начинаете, а нам, бабам, горе пить...» Отвела она меня ночью к партизанам. А я потом забыть ее не мог. Обидел ведь ее. Она ко мне со всей своей тоской, а я - гордый, как в книгах пишут. Узнали б немцы, что она меня у себя хоронила, - на первом суку б вздернули. А я, вишь ты, гордый. Вот и по сей день мучаюсь: никак для себя решить не могу... Ты слышишь, Антон? Антон молчал.