Совсем недавно она, собрав последние пятаки в доме, приехала в Москву, добилась свидания со мною. На последнюю копейку купила пару баранок и два небольших яблока. А может быть, и не купила, может, угостил ее кто - то или она выпросила их для меня у богатого родственника, ее брата, презиравшего нас за бедность.

Всю жизнь я помню эти злополучные червивые яблоки!» Студенты часто угощали нас, и мне очень хотелось угостить чем - нибудь своих товарищей, но было стыдно предлагать такие яблоки. Я не только не угостил, но даже не показал их. «Идиот! Чего стыдился? Бедности матери?...» - с гневом думал я о себе, ворочаясь на тюремных нарах. Мое лицо горело от стыда за свой стыд...

В этой же тюрьме от студентов Вегера и Антонова мы узнали и биографию Горького. Оказалось, автор легенды о сердце Данко, «Песни о Соколе», «Песни о Буревестнике» и многих других тогда уже хорошо известных произведений - совсем не студент, как сначала мне казалось, а такой же простой человек, как мы. И образования у него нет никакого. Не знаю, почему, но мне было приятно это узнать. Совершенно неожиданно пришла в голову мысль описать революционные события пятого года у нас в Коломне, захотелось рассказать о моей матери.

Эти мысли не давали мне покоя. Я их гнал от себя, но они назойливо лезли в голову.

«Сумею ли только описать так красочно и ярко, как это сделал Горький?... А что ж тут особенного? Ведь Горький тоже пишет о простых людях...»

Так спорили во мне два голоса.

«Поговорить бы с грамотным человеком!...»

Знакомлюсь с Фрунзе

После трех месяцев тюрьмы меня выслали на два года во владимирскую губернию под гласный надзор полиции. Отметившись у местного жандарма, я на второй день бежал и снова начал работать в «Окружке» по чужому паспорту.

Заботы партийного подполья на время погасили во мне желание написать повесть. Какое уж там писание! Бродячая жизнь революционера - профессионала известна: не знаешь, где ночь проведешь сегодня.

Но вольная жизнь моя вскоре кончилась. На занятии подпольного кружка пропагандистов орехово - зуевских ткачей (я вел его, будучи ответственным организатором московской «Окружки») меня снова арестовали. Это случилось 29 сентября 1908 года.

«Польский корпус» во Владимирском каторжном централе, куда нас посадили после ареста, был изолирован от других высокой каменной стеной с тяжелыми железными воротами. Нас разместили на третьем этаже, по двое в маленьких одиночных камерах с крохотными окнами под самым потолком. Если встать на табурет и заглянуть в окно, то из него можно было увидеть тюремное кладбище с множеством безымянных желтых крестов. Здесь были похоронены умершие или казненные узники. Имена их канули в вечность.

Две железные рамы, привинченные к стене и обтянутые брезентом, служили нам койками. На день они поднимались к стене. Небольшой железный столик тоже прикреплен к стене, две табуретки; около двери деревянное ведро, закрытое крышкой, - знаменитая параша. Вот и вся «обстановка» наших камер. В двери - форточка, через которую арестантам подают обед; есть еще «волчок» - круглое отверстие, закрытое снаружи.

В одну камеру со мной попал ореховский ткач Вася Цыганков, молодой человек лет двадцати двух, с круглым румяным лицом и веселыми глазами.

- Что же будет дальше? - с недоумением спросил он, как только за нами захлопнулась дверь.

- Поживем - увидим, - коротко ответил я. Не успели мы осмотреться, как распахнулась форточка, и в нее заглянул молодой человек со светлыми волосами, подстриженными ежиком. Он улыбнулся, и его открытое лицо стало еще приветливее.

- Откуда, товарищи? - мягким голосом спросил он.

- Из Орехово - Зуева.

- А - а, знаю! Тут много ваших. В чем нуждаетесь?

- А вы кто будете? - осторожно спросил я. - Я тут за старосту. У вас, наверно, ничего нет. Сейчас пришлю табаку и сахару, а хлеб будете получать казенный.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.