Никита - музыкант

- Кто же? - спросил Серафим Фёдорович и поднял на Никиту усталые, в красных прожилках глаза.

- Не знаю...

- Тогда поверь мне. Я - то уж знаю своих учеников! Придвигайся, поговорим о деле.

Это значило, что Серафим Фёдорович решил окончательно, и отговорить его не было никакой возможности. Никита покорно вздохнул и, подперев ладонями подбородок, стад слушать наставления учителя.

Пришёл отец и увёл Серафима Фёдоровича в свою комнату. Из - за неплотно прикрытой двери доносились их приглушённые голоса. Потом затрещали половицы под грузными шагами.

- Честное слово, странно, - послышался то удаляющийся, то приближающийся голос отца. - Посылать мальчика с таким важным поручением! Не нашлось никого повзрослее, что ли?

- В музыке главное - талант, а не возраст, мой милый! Вы бы послушали, как он играет «Времена года» Чайковского, - настаивал Серафим Фёдорович. - Я верю в вашего сына и потому доверяю ему покупку со спокойной душой. Документы же оформите вы сами.

- Но ведь он не может понимать всей ответственности поручения, ему легко ошибиться, - не сдавался отец.

Словом, всё это кончилось тем, что сегодня чуть свет отец растолкал Никиту и сказал ему, ещё не совсем проснувшемуся:

- Вставай, покупатель, пора!...

Никита и гордился поручением и побаивался: вдруг он выберет пианино, а отцу не понравится. На него ведь так трудно угодить!

Никита повернулся на бок и посмотрел на отца. Тугой воротник гимнастёрки плотно охватывал его загорелую шею. Лицо, освещенное розовым светом восхода, было задумчиво. Наверное, пять вчера ночью мать уговаривала его согласиться на предложение из района - идти работать заготовителем в райпотребсоюз. А отец сердился и возражал, что ему и колхозным бригадиром быть неплохо. Несколько раз такие разговоры случались при Никите, и он уже заметил, что после них мать целый день раздражённо хлопает дверьми и лицо у неё становится некрасивым, старым. Отец же больше помалкивал, и Никита вполне одобрял такую его политику. Он по собственному опыту знал, что в минуты гнева мать лучше не трогать, кроме неприятностей это ничего не приносит...

Телега покачивалась. Никита лежал на спине и смотрел вверх. Ранним утром небо над степью белесое, холодное. Но стоит загореться восходу, и вот уже лёгкая розовая зыбь трогает застывшие на горизонте ещё со вчерашнего вечера облака. В вышине прокатывается одна - другая волна света... И земля тоже оживает. Целый хор голосов встречает восход. Неутомимо звенят в траве кузнечики, которых здесь называют кониками, отрывисто «бьют» перепела, пересвистываются тушканчики...

Никита чутко прислушивался. Он жил теперь музыкой. Ночами ему подолгу не давал уснуть шелест посеребрённых луной листьев сада, днём тревожили песни работающих в поле девчат. У него в шкапчике хранилось уже немало исписанных нотных тетрадей. Но знали об этом немногие. Никита был самолюбив и застенчив.

- Ну, вот и Дон показался! - проговорил отец и хлопнул вожжой по боку Пегаша. - А ну, дорогой, ходи веселей!...

Никита поднял голову. Далеко впереди показались высокие горы в молочно - белых плешинах меловых оползней. А у подножья их раскинулся могучий донской плёс На середине Дона виднелась чёрная движущаяся точка - паром. «Ух, широк!» - подумал Никита, замирая.

Воз покачнулся, и сухая спина деда Сашка замаячила рядом с широкой отцовской.

- А ну, одолжи огоньку, Данилыч! - попросил дед и громко зевнул. - Скучно в извозе, не уважаю я этого дела, аж вздремнул от досады...

Сухо чиркнула спичка, дед Сашок зачмокал, и над головой его закудрявился сизый дымок. Никите представилось, что это задымилась коричневая дедова лысина, и ему стало смешно.

- Ну, теперь - то дело быстрей пойдёт: Дон - батюшка показался, - заметил дед Сашок. - Эх, и мощная же река! Недаром столько песен про неё сложено! Как это? - Он помолчал и вдруг затянул дребезжащим тенорком: