Коммунистка

Полозова сильно пошатнулась, чуть не упала, но тотчас же почувствовала, что перед ней стало совсем свободно.

Втянув угловатую голову в плечи, схватив Татьяну за руку и, точно водорез, раздвигая всем своим напрягшимся телом толпу, спутник стремит тельно продвигался к двери.

- Стой! Стрелять буду! - отчаянно кричал вслед человек с винтовкой.

Он вскинул винтовку, но они уже поднимались по липкой черной лестнице. Окончательно очнулись они, когда второй красногвардеец, уже у внутренних дверей губпродкома, попросил их предъявить пропуск. Просмотрев бумажку, без секунды промедления, с горячей готовностью он их пропустил.

Они очутились в сводчатой зале, где были неуклюже расставлены парты, так как здесь еще нет давно помещалась мужская гимназия. Теперь за партами сидели служащие.

Полозова спросила, где можно видеть губпродкомиссара.

Служащая губпродкома, дама в пыльном бархатном берете и в дворницких розовых пимах, оскорбленно сказала, что это ее не касается и что следует спросить Каценеленбогена или Студз, но в данный момент оба они вышли.

Попробовала спросить Полозова и у приятно - округлого румяного пряничного старика с тепло светящимися изюминками глаз. Она даже протянула ему бумажку.

Но изюминки скользнули куда - то в сторону, совершенно рассеянная улыбка тронула барбарисовые губки, и пряничный старичок ускорил шажки.

- Сволочи! - с неожиданным спокойствием сказала Полозова. - И все - таки я буду у Орехова, и сейчас же, - выговорила затем она очень, негромко. - А вы, товарищ, вот что: идите, не дожидаясь и как можно скорее, на главный склад и постарайтесь пока добиться только одного - задержать отправку железнодорожникам. Только как можно скорее. Я подойду сейчас же... понятно?

- Понятно, - угрюмо подтвердил спутник.

Через полчаса он почти вбежал в ворота, главного склада. Человек с крупными желтыми усами, приделанными как украшение к толстощекому лицу, нежился на солнечном припеке. Мясистые его пальцы задумчиво поигрывали ключом.

- Ты, товарищ, нам товар оставь, - задыхаясь, наивно сказал вбежавший.

Человек с парадными усами осторожно поднял легонькую щепочку и с горестной укоризненностью соскоблил кляксу грязи, что обнаружил на своем новом казацком чекмене, которыми в то время любили побаловать себя каптенармусы.

- Пекёт, - ответил он, нежно поигрывая усами и добро щурясь на солнце. - Пекёт...

Затем он опустил мечтательный взгляд на грязно и нище одетую человеческую глыбу, что стояла перед ним, я в синеньких глазках его сверкнула молния.

- Азият!... - прогудел он неожиданно возникшим в нем густым, колокольным басом. - Азият!...

Но проситель не отошел от него. Он начал рассказывать, что в казарме разуты и раздеты, что будут ждать только до полудня, что кроме них никому нельзя выдавать, что сейчас придет баба с важной бумагой, и т. д. и т. д.

- Не засти воздух, - умоляюще попросил красивый каптенармус, - отойди на три шага.

И в то время как проситель, одурев от волнения, потерянно переминался с ноги на ногу, из - под навеса, где лежала синяя мартовская тень, почти неслышно вышел легонький, весь подсохший старичок. Ковыльные, легонькие волосы перебирал весенний ветерок, голубиные глазки бодро светились на изрезанном чистыми морщинками лице. На старичке была городская и моложавая кожаная куртка, слишком обширная для щуплого его тельца, а в небольшой, неожиданно крепкой, точно вылитой из металла, ручке дымилась матросская трубка. И голос его звучал твердо и недобро.