Коммунистка

Он работал три года, но боялся людей и почти совсем не разговаривал.

Как и все, он знал, что надо иметь хлеб, сапоги, махорку, жену, дом. Чтобы люди спрашивали его о чем - нибудь и чтобы он как следует отвечал им на это. Но ничего этого не было, и он стыдился себя при них, тягостно молчал и был мало отличим от недобрых, мощных и диковатых баранов, что окружали его.

Раз попробовал водку и тотчас же пошел к хозяину и попросил заработанные за три года деньги. Хозяин удивился его огромному телу, но денег не дал, а обещал поставить дом.

Нового дома он не поставил, а дал разобрать черный от старости амбар. Из него - то и был поставлен щелистый, едко пахнувший тлением дом, над которым все посмеивались.

Но пастух украсил крышу чем - то похожим на смятую лейку, ставни выкрасил, как в лавке, в красный цвет и задумал жениться. Но, чтобы жениться, надо было еще немного денег, и он снова попросил Абдула. Но тот сказал, что все они пошли на построенный дом и что если оя хочет получить их, то пусть сегодня взамен принесет ему крыльцо и крышу или окно.

Пастух не мог этого сделать и остался еще на четвертый год, а потом и на пятый и на шестой. За эти годы умерли его мать, брат и маленькая сестра, а когда пошел седьмой год, его взяли на войну. Его долго везли в теплушке, и русские солдаты очень смеялись над ним.

Да, людей вокруг него стало так много, и все они были настолько сильнее и умнее его, что в конце концов он надумал и растянул насколько мог губы и замахал руками, как наседка крыльями. И все поняли, что это он тоже смеется, и захохотали еще сильнее. Но затем, поняв, что он сдался, со скукой оставили его, а он был счастлив, что, прижавшись всем телом к пахнувшим нужником доскам теплушки, может наконец заснуть.

Но едущим на смерть людям было так скучно, что они еще несколько раз будили его и все вместе - вместе с ним - еще и еще смеялись.

Только раз разбудили его не для этого.

Всех их вывели на большой станции и поставили прямо под колокол.

Барышни в одинаковых платьях и белых фартучках прошли мимо них. Они раздавали цветочки и книжечки. Больше всего дали красивому Пищухе, но одна, с рыжим локоном, спущенным прямо на глаз с бельмом, дала и ему книжечку.

Потом старый, старый человек, с узкой и серой, как щука, бородой, говорил, что они должны умереть за свою землю, и слезы, как град, падали в узкую его бороду, но он не стирал их.

Потом, когда они приехали, их начали обучать, как колоть, стрелять, рубить, падать, вскакивать, приветствовать.

А на фронте можно было делать только одно - не дать убить себя и как можно больше убить самому.

И был фронт ни на что не похож, и от него нельзя было спрятаться. Смерть неслась навстречу и разнообразно истребляла людей.

Он видел, как снаряд снес одному череп в то время, как в губах все еще продолжала дымиться папироска; он видел, как один фельдфебель прополз две сажени, волоча за собой раздавленные колени: он видел одного, который в течение трех часов зажимал зубами разорванную артерию на своей руке...

Однажды они наткнулись на окоп, казалось, переполненный людьми. Когда же они подошли ближе, то поразились странному молчанию, стоявшему там.

Люди с синими лицами, с почерневшими губами встретили их. Это были необстрелянные новобранцы, слишком рано снявшие противогазы.

После года непрерывного лихорадочного напряжения, ослепляющего, ревущего ужаса был ранен и он.

Залетевший снаряд разворотил окоп, и вихрь щепы от разбитых досок тысячами укусов впился в солдата. Ею было завалено все его лицо, руки. Пробив гимнастерку, вошла она в кожу живота, груди...