- Не забываешь старых друзей? Хвалю. Я тебя узнал сразу. Вот что, Павел, если боишься, - скажи. Кругом лес. Ты меня не видел - я тебя не видел. Потом поздно будет...
- Семейству вашему я доказал свою преданность, - ответил Павел. Горечь обиды прозвучала в его голосе столь неподдельно, что седок торопливо проговорил:
- Ладно, ладно, знаю. Спасибо. Ну, все. Я землемер Еремеев, помни это. Как и зачем, - расскажу после. Можешь верить, что ни тебе, ни другим таким зла не сделаю. Это ваша кантора?
И лжеземлемер умолк, продолжая с утомленным видом рассматривать свои обляпанные грязью сапоги...
Пока Павел распрягал лошадь и задавал ей корму, перед его мысленным взором прошла вся жизнь.
Подростком его отдали на кучерские курсы в Варшаву. Кучерское искусство далось ему легко. Во время гонок на круговой дорожке он так накладывал след на след, что невозможно было сказать, сколько раз он проехал. При этом у него были замечательные огненно-рыжие пышные усы. Осмотрев его со всех сторон, Тадеуш Викентьевич заметил:
- Варшава - это Европа. Какие усы! Тараканов и кучеров украшают усы. Я видел кучера, который шевелил усами. Закажу тебе синюю ливрею!
И Райгоша отвечал с поклоном:
- Благодарю ясновельможного за ласку.
Как многие преданные слуги Павел Райгоша в особенности привязался к молодому барчуку. В свободные часы он таскал Владека на загорбках или катал по каретнику, посадив на козлы рессорки. Владек был живой и ласковый, хоть непомерно избалованный мальчик. Между ними установилась уже настоящая дружба, когда однажды Тадеуш Викентьевич вызвал Павла к себе в кабинет и сказал:
- Мой сын слишком привязан к тебе. Мне и барыне это не нравится.
Кучер молча наклонил голову в знак повиновения.
Пришло время, и Владека отдали в гимназию.
На каникулы он приехал с француженкой и одноклассниками - горожанами. Дети устроили на веранде библиотеку и аптечку и под руководством француженки стали по воскресеньям принимать мужиков, выдавая грамотеям книжки, а больным - хину и слабительное. Отец Владислава был либерал и земец, хотя и считал темноту и некультурность природными свойствами русских крестьян.
Барчукам прислуживала дочка Павла Рагойши. Сосредоточив все лучшие чувства свои на барчуке, Рагойша недолюбливал Олю, которая к тому же была хилой и неласковой. Она росла упрямым зверенышем. Да это и не удивительно было. Ведь она знала только общество своей матери, а эта сероглазая женщина отличалась железным характером. Пластом лежа в постели, иссушенная чахоткой до того, что руки не могла поднять, Аннушка не искала ни сочувствия, ни утешения. Напротив, она постоянно прогоняла Павла из дому несмотря на всю свою любовь к нему.
- Иди лучше на господскую кухню, может, придется угодить чем... Бог даст, накопим денег, будем Олю учить.
Она лишь попросила поставить свою кровать изголовьем к окну, чтобы следить за дочкой, когда та бегала по парку. Господские дети часто обижали Олю. Она приходила вся в слезах, но, едва высыхали слезы, снова бежала в замок. Она любила чистоту и блеск барского дома. Один уже белый передничек с красным крестом на груди делал ее счастливой.
Однажды, когда француженка отлучилась, юные лекари решили «лечить» свою санитарку. Сначала они ковырялись палочками в ушах у нее и во рту, потом, - как она ни отбивалась, - залили ей какой - то жидкостью уши. Уши разболелись от этого, и в конце концов Оля оглохла. С этих пор девочка совсем одичала. Она росла так одиноко, что постепенно вовсе отвыкла говорить, и так как с ней объяснялись жестами, она тоже стала отвечать с помощью рук и мускулов лица.
Аннушка вскоре умерла. Последняя ее воля была выражена двумя, обращенными к Павлу словами: «Люби Олю».
Нельзя сказать, чтобы Павел полюбил ее, но со временем он привык к дочери настолько, что, отлучаясь, скучал по ней.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.