Токарь Чуев

Февраль 1938 года. Папанинская эпопея. На Балтийском заводе снаряжали мощный ледокол «Ермак». Чуев сорок часов не отходил от станка. Обед и ужин приносили прямо на рабочее место. Точил он болты для крепления руля, каждый более пуда весом, точность же – три сотых миллиметра. 9 февраля «Ермак» вышел в море.

30 апреля 1941 года – снова премируется «за досрочное окончание работ по заданию мастеров». И тут – загадка: каких работ, каких мастеров?..

Война занимает одну строку: старший авиамеханик отдельной эскадрильи истребительного авиаполка.

Дальше вклеена послевоенная заметка из многотиражки «Балтиец» от 14 мая 1949 года: «Один из лучших стахановцев механического цеха. Нормы выполняет на 270 – 280 процентов. Тов. Чуев ставит на изготовленной им продукции личное клеймо и сдает ее без предъявления ОТК». Одно ясно: вон когда завоевал он личное клеймо!

В пятидесятые годы – благодарности и премии от министра. В характеристиках: токарь-валовик, вырос до высококвалифицированного специалиста, новатора; применял новшества и добился обработки особо сложных крупногабаритных изделий на повышенных скоростях; скромный, трудолюбивый работник; передает богатый производственный опыт; член парткома завода; поручается обработка наиболее сложных и ответственных валопроводов, дейдвудных устройств и рулей... Рекомендуется для поездки на Теплоходе вокруг Европы. Принципиален.

Январь 1960 года. Министр поздравляет токаря Чуева с трудовой победой при строительстве головного танкера. Тогда же помечено, что Алексей Васильевич занесен на районную Доску почета «за активное участие в партийной жизни завода и Ленинграда».

Чуть позже записано в приказе: токарная обработка гребного вала для танкера типа «София» выполняется им за 46 часов при норме 74 часа; это «наиболее высокая производительность труда в современном судостроении».

1962 год – А. В. Чуев назначен членом жюри Международного соревнования молодых токарей...

Через год – министерская премия за «участие в создании и за внедрение приборов для измерения резьб и конусов без применения объемных калибров».

Последнее обстоятельство кратко уточняет Анатолий Михайлович Мотовилов, нынешний начальник седьмого механосборочного цеха, самого светлого и просторного на заводе: «Объемные калибры нас всех измучили. Цех забит был этой чугуниной. – И тут же неожиданно неподдельно вздыхает: – Какого токаря потеряли!»

Итак, просмотрев внимательно личное дело, не узнаешь таких очевидных фактов, как, например, тот, что Алексей Васильевич Чуев – дважды Герой Социалистического Труда, что ему первому среди рабочей гвардии Ленинграда был воздвигнут бронзовый бюст в Московском парке Победы. И вообще это был первый памятник рабочему-токарю в городе, прославленном скульптурами всемирно известных титулованных особ. Что и говорить: в некогда сановном Петербурге, где право на вечность имели лишь самодержцы всея Руси да их приближенные, бюст токаря был бы дерзостью по тем временам неслыханной!.. Не обнаружите вы и следов избрания Чуева в Верховный Совет СССР в течение двух созывов, участия его в работе XXV съезда нашей партии,, где он выступил с последней в его жизни речью. И многого, многого другого.

И это, видимо, вполне естественно, потому что жизнь токаря Чуева удивительно многогранна и не улеглась в прокрустово ложе документальных свидетельств личного дела. Зато следы этой жизни запечатлены в заводских легендах, в устойчивых оценках: по-чуевски, не по-чуевски; и в газетных, конечно, строках, и в написанной им книге, верстку которой он успел вычитать и подписать, – «Путь корабела». Да и в этом же личном деле, где сохранена последняя по времени его автобиография: «Я рабочий, профессия – токарь по обработке крупногабаритных гребных валов для кораблей. Я со своей бригадой работаю на уникальном токарно-валовом станке. Ведем обработку гребных, промежуточных, упорных валов для новых судов. Детали эти весят до шестидесяти тонн. Но не в весе дело. Точность требуется идеальная. Малейшая оплошность может принести огромные убытки, сорвать программу целого коллектива судостроителей...»

Галльские жрецы-друиды, предсказывая мальчику кедровый характер, не могли предположить тот голодный, суровый, последний день февраля 1918 года, когда появился на свет пятым в рабочей семье Алешка Чуев. Мать его, Елизавета Дмитриевна, вспоминала:

«Тяжело было жить: война, хлеба четверть фунта, а потом осьмушку на едока давали. Качаю тебя, горластого, и плачу. Отца дома сутками нет. Примчится иногда, молока откуда-то принесет и опять на завод. Суда они ремонтировали, бронепоезда. А однажды с винтовкой приперся, с ружьищем прямо к твоей кроватке. «Василий, – говорю, – очумел?» А он: «Не бойся, мать, в хорошее время ты сына родила». В красноармейцы записался, Питер наш защищать...»

Отцу его, Чуеву Василию Никитичу, было в то время тридцать шесть лет. Двенадцати годов, лишившись родителей, был пристроен на Трубочный завод учеником. Чего только не натерпелся. «Васька, сбегай за водкой, за кипятком, убери стружку, подай заготовку, подмети пол!» Бегал, убирал, подметал. Особо возненавидел его мастер, Карл Карлович Витман. Может, за то, что Васька Чуев, подмастерье, очень похоже копировал его выходки. В 1905 году вывезли мастера с завода на тачке. В пиджачке, на мороз, без шубы. Прямо в сугроб...

Когда младшему Чуеву доводилось слышать, что, мол, в Питере в дореволюционное время все рабочие были неграмотными, он возмущался:

– С чего это так? Подобное рассуждение само по себе безграмотно. Моему отцу, к примеру, не удалось получить школьного образования. Но у него, как и у других квалифицированных рабочих, была возможность учиться самостоятельно. Да и какой бы токарь мог выйти из отца, будь он безграмотным?! Наоборот, у отца и его друзей заметны были начитанность, политический и культурный кругозор, техническая сметка. Я учился, помню, в седьмом классе и до слез расстраивался, если не выходила задачка. Отец взглянет, быстро надоумит решить. А вот мать моя действительно не умела ни читать, ни писать. Подрабатывала тем, что мыла и красила вагоны в трамвайном парке, по соседству с нашей Семнадцатой линией...

Семья Чуевых была многодетной. Сначала сестры шли: Клава, Мария, Ольга, Антонина. И за ними – сын, кровинушка, Алешка. Отец – кормилец. Жили дружно в комнатке – четырнадцать квадратных метров. Рассаживались вечером за столом, у кастрюли борща, под лампочкой в двадцать пять свечей. Отец любил домашнее чтение: Войнич, Джованьоли, Жюль Берн, Майн Рид. Начинал же с «Красной газеты», она ярко освещала рабочую жизнь. Соседи называли Василия Никитича за прямоту его суждений прокурором. Умел говорить правду, боролся за нее, не боялся нажить врагов.

От отца, конечно, с малых лет вынес Алексей Чуев единство убеждений и поступков. Вспоминал ли он отцовские рассказы, формулируя по-чуевски весомый вывод о чувстве рабочей ответственности? Не знаю. Знаю лишь, что он их помнил. И нить этой связи не прерывалась, на нее нанизывался каждый день чуевской жизни. Убеждает в том такое признание Алексея Васильевича:

– И на собраниях и среди товарищей привык говорить, что думаю, прямо и нелицеприятно. Люди не обижаются. А если и осердятся поначалу – придет время, поймут твою правоту, не осудят за честность. Наоборот, станут больше уважать, прислушиваться к твоему мнению, приходить за советом...