Он не переносил шумиху, афиширование. Ночи просиживал над чертежами и схемами – отнюдь не ради дипломов и авторских свидетельств. Когда в последние годы жизни Алексея Васильевича Чуева принимались перечислять: депутат, делегат, член совета, председатель, – он морщился:

– Стоп. Прежде всего я рабочий. Начальник цеха как-то мне в шутку, но очень правильно сказал: «Алексей, можешь сколько угодно заниматься общественной работой, но чтоб валы всегда были в срок»... Я и «козла» люблю забить. Когда делать нечего, почему и не постучать костяшками? Но такого что-то не помню, чтоб делать было нечего. Не упомню такого.

После награждения Чуева второй Звездой Героя один молодой рабочий спросил у него:

– Неужели вам теперь не предложат какой-нибудь государственный пост? Неужели так. и останетесь токарем?!

Он сатанел от таких вопросов. Показывал на площадку суппорта, словно на капитанский мостик:

– Вот это мое рабочее место у станка и есть самый высокий, самый ответственный государственный пост.

Известность же не аванс на бессмертие, а всего лишь ответственность. Любимое слово Чуева. Прежде всего ответственность. И обязанность сделать значительно больше того, что уже сделано.

Он это так понимал.

Высокие награды и почести не избаловали Алексея Васильевича. Оставался таким же сердечным, свойским, готовым в любую минуту помочь и знакомому и незнакомому. В меру сил своих. А они были немалые. Его называли: «Шостакович токарной профессии». Чуевскую работу и сегодня узнают по стилю, как по абзацу – произведение крупного писателя. Разбирая известный случай, когда в 21 год математик стал доктором наук, в цехе заметили: в 21 год право работать на чуевском станке не получить. Для этого надо быть Чуевым.

О последнем станке он рассказывая с нескрываемой любовью:

– Он у нас уникальный, самый большой в судостроительной промышленности страны. Сотворен золотыми чешскими руками. Длина станины – тридцать пять метров. Обрабатываем на нем гребные валы для гигантских судов... Обычно, когда начинаешь работать, в цех приходят специально, чтобы посмотреть, как мы трудимся. Картина действительно впечатляющая: многотонная стальная махина, зажатая в центрах, вращается с волшебной скоростью. При огромных размерах и температурных напряжениях допуски на обработку всего три сотых миллиметра. Работа высшего класса точности. Стальная поковка, когда поступает к нам на станок, уже стоит десятки тысяч рублей. Чуть ошибешься – даже подумать страшно, – вал пойдет в брак, погубишь труд сотен людей.

Добавим от себя по поводу этой коллективной технологии. Она выглядит так. Сталевары получили отливку, кузнецы проковали ее, придав необходимую закалку и прочность. Потом заготовку точили, высверливали: вал должен быть пустотелым. Немного спустя – сложная термообработка. Снова – обдирка. Сотни людей. И не на одном заводе. Поэтому:

– Представить нельзя, исключается даже вероятность того, чтобы такую деталь можно было на финише и запороть... Так что тут нужны исключительная собранность и четкость в труде, особая уверенность в себе и товарищах.

А как же общественная работа?

– Общественную работу, какой бы важной и ответственной она ни была, я никогда не выполняю в ущерб основной. Да и как я своим товарищам в глаза посмотрю, если они за меня работать станут? Мы ведь трудимся на один наряд, одно дело делаем, – тут каждая трудовая минута на счету. Приходится меняться сменами либо потом свои часы отрабатывать. Это принцип непреложный. Мои товарищи – они ведь сами меня выдвигали – с пониманием относятся к моей общественной занятости, всегда стараются пойти мне навстречу. Знают: я их тоже не подведу...

Думается, что авторитет отца, Василия Никитича, – он умер в декабре 1941 года, в блокаду, на Балтийском заводе, отстояв за станком четырнадцать часов, – незримо сопутствовал Чуеву. Алексей Васильевич счастливо ощущал себя как бы звеном в неразрывной цепи, по которой передаются от отцов к сыновьям и мастерство, и отточенные традиции генетических пролетариев, и незаемное чувство личной ответственности за все происходящее вокруг. Это и есть наше нравственно-трудовое наследство. Крупнее богатства не бывает.

Но каким же ему, Алеше Чуеву, запомнилось детство?

В Гаванской слободе на Васильевском острове издавна жил преимущественно мастеровой люд. Боялись лишь наводнений: дома ветшали. Между Семнадцатой и Восемнадцатой линиями находилась знаменитая «Васина деревня», целый квартал ночлежных домов. На месте нынешнего Дворца культуры имени С. М. Кирова росли лопухи. Там паслись коровы.

– Голодно было, – вот что запомнилось. Продукты выдавали по карточкам. Бывало, если отец принесет с завода подаренную моряками банку сгущенного молока, у нас, детей, настоящий праздник... С одеждой и обувью плохо. Ботинки, к примеру, приберегали для школы. Ходили, пока возможно, босиком. Точнее сказать, бегали. А для того, чтобы купить коньки, мне пришлось взять «частный подряд» на окраску лестниц в доме.

И тем не менее взрослый Чуев заключал:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.