Токарь Чуев

Вдруг из соседнего пролета донеслось:

– Чуев! Леша! Молодец! Живой!..

Бегут довоенные друзья-приятели Олег Стремилов, Иван Захаров, мастер Григорий Захарович Базилевич.

– Кто умел работать, будет работать! – только так и могли высказаться хорошо знавшие Алексея Васильевича довоенные товарищи. Они верили в его работящие чуткие руки, которые подвести не могли.

Так и случилось. Уже через полгода на чуевском станке красовался вымпел токаря-скоростника. Он трудился как бы и за отца и за токаря Бессонова.

Послевоенное отечественное судостроение набирало силу.

В углу правого крыла седьмого цеха стоял огромный станок, выведенный из строя в дни блокады. На поверженного великана махнули рукой: практически металлолом. Металл – клочьями. Больно глядеть было на израненного гиганта длиной в сорок шагов и высотой с двухэтажный дом.

Чуев обхаживал его каждый день. Осматривал заботливо, как хозяин, выстукивал внимательно, как врач.

Что сказать?

Станок-«инвалид» был восстановлен стараниями и под руководством Алексея Васильевича. Он приспособил к нему новую, современную схему управления и снабдил всеми новинками скоростного резания. Ответной силой, несравнимой с проектной мощностью, «инвалид» удивил авторитетнейшую комиссию. Люди прогуливались по его станине, как по улице.

Чуев не только отладил станок, но и проработал на нем двадцать лет, пока не появился чехословацкий уникум. Но бывший «инвалид» и по сей день в строю. На нем работает талантливый чуевский ученик Валентин Волков.

Обращался Чуев с «Большим Вальдрихом» (так называют обновленный им станок) властно. Он удесятерил его человеческую силу. «Большой Вальдрих» стал дорог токарю, как солдату – любимое оружие. Именно на этом станке вместе со сменщиками Г. А. Брейкиным и В. А. Ивановым он выточил многотонные валы для атомохода «Ленин», для научно-исследовательских судов Академии наук СССР. Движители целой флотилии, вращались в центрах возрожденного к жизни станка.

Именно здесь овеществлялись пытливая мысль и рабочая дерзость токаря Чуева. Ограничусь двумя примерами, переданными самим Алексеем Васильевичем:

– Гребной вал ледокола «Ленин» весил 60 тонн, а наш станок был рассчитан на пятидесятитонные детали. Долго думали, как найти выход из положения, как же закрепить вал на «Большом Вальдрихе», чтоб не случилось радиального биения, при котором просто невозможна чистовая обработка. Совещались у главного инженера завода. Решили усилить задний центр станка, поставить дополнительный подшипник для «лишних» десяти тонн. Я предложил заменить обычные скользящие люнеты, поддерживающие вал от прогиба, на роликовые. Они представлялись мне в этой обстановке надежнее... Когда был включен станок, вокруг собралось много народа. Кое-кто даже оставил свою работу, чтобы посмотреть, как же поведет себя «Большой Вальдрих». Станок загудел, огромный гребной вал из сверхпрочной стали начал набирать скорость. Медленно, осторожно подвожу резец. Из-под него побежала тончайшая стружка. Скорость оборотов максимальная. Слой за слоем сходит металл. И вот поверхность вала заблестела...

Два месяца длилась работа над этим главным и двумя другими валами атомохода «Ленин», и никто из чуевской бригады ошибки не допустил. На валах появилось главное клеймо с гербом страны посередине – знак приемки Морским Регистром СССР.

Но что истощало силы и терпение токарей, так это стружка.

– Тут решение было найдено двоякое, – нашел я ответ у Чуева. – Во-первых, удалось отыскать такую геометрию резцов, которая предусмотрела слом стружки в момент ее образования. Во-вторых, мы придумали специальный наклонный лоток, прикрепленный к суппорту. Он следовал за резцом, не давая стружке падать под ноги токарю и на направляющие полозья станины. Стружка по лотку у нас скатывалась сама, по другую сторону станка, в бункер.

28 апреля 1963 года Алексею Васильевичу было присвоено высокое звание Героя Социалистического Труда.

Вскоре он стал преемником знаменитого кировца-путиловца Владимира Якумовича Карасева на общественном посту председателя Ленинградского совета новаторов, а насчитывалось их в нашем городе не менее двухсот тысяч человек.

Что вызывало самый непримиримый отпор Чуева, так это формализм: нет ничего бездушнее. Крепко не любил болтунов, которые к любой дате обязуются перевыполнить норму. Спрашивал: «За счет чего?» И если слышал в ответ: «Поднажмем!» – решительно заявлял: